Жена пленного полковника Маргарита Кушнирова: За два года войны моя семья разучилась бояться

18 августа 2014 года. СМИ публикуют новость с заголовком «Террористы взяли в плен троих офицеров ВСУ». «Сегодняшний день был отмечен очень коварным шагом террористов. Они захватили в плен людей, которых пригласили к себе с целью переговоров. Три офицера Вооруженных сил Украины без оружия и с белым флагом пришли на место предварительной договоренности», — говорится в официальном сообщении штаба АТО.

Три украинских офицера — это майор юстиции Валерий Шмигельский, капитан глубинной разведки Евгений Мандажи и полковник, начальник разведки 8-го Армейского корпуса из Житомира Иван Безъязыков. Все трое выехали на переговоры к террористам, чтобы забрать погибших и раненых в результате боя под Степановкой в Донецкой области 16 августа. Их «встретили» чеченцы и взяли в плен.

Мандажи был освобожден из плена террористов 19 сентября 2014 года, позже, 5 декабря, освободили и Шмигельского. О Безъязыкове речь не шла. Он находился в руках боевиков в Донецке. Последний раз разговаривал с женой по телефону в мае 2015 года. После связь оборвалась.

Верит в то, что ее Ваня жив, жена Маргарита Кушнирова. Она обошла все ведомства, встречалась с разными людьми, писала Президенту — везде и всех просила заняться поисками мужа и наконец-то обменять Безъязыкова.

— Маргарита, какие последние новости об Иване?

— После долгой паузы он позвонил дважды своей матери: 18 октября и 31 декабря. Сказал, что находится в Донецке. И мы проверили, звонок был оттуда. Первый раз мама говорила с ним минуту, второй — полторы. Свекровь хотела его немножко поддержать, сказала ему, что его скоро освободят. Нам действительно пообещали в СБУ, что его не вычеркивают из списков и должны освободить, что о нем говорят при каждой встрече с боевиками, на каждых переговорах. Но Иван спросил, когда это ей сказали и кто. Он не владеет абсолютно никакой информацией и ничего не знает о происходящем. А тем более никто не говорит ему там об освобождении. Она спросила, как его состояние. Ответил: нормальное. Но Иван такой человек — ему всегда все нормально, никогда не будет жаловаться, даже если что-то болит, не будет говорить. Особенно маме своей. Еще она ему сказала о детях — у Ивана их трое.

— Вы знаете, где именно в Донецке находится муж?

— По данным группы «Патриот», был и в подвале СБУ. Потом его перевели в СИЗО. После СИЗО он получил статус «особо дерзкого». Дальше связь с ним оборвалась. Говорят, там поменялись охранники, и наши волонтеры уже ничего узнать не могли. Сказали, что с июля 2015-го они его потеряли.

— Как Иван попал в плен?

— После боя под Степановкой было много раненых, пленных, убитых. Моего мужа вместе с двумя другими военными отправил на переговоры начальник штаба бывшего 8-го Армейского корпуса, полковник Петр Ромигайло…

— Командира разведки на переговоры?

— Вот и меня возмущает, что человек, который это сделал, до сих пор не наказан. Не можете Безъязыкова достать, хотя бы накажите тех, кто это сотворил. Это же уму непостижимо — отправить начальника разведки к террористам! Допустить такую оплошность! Возможно, дело в каком-то предвзятом отношении Ромигайло к моему мужу.

— Что рассказывали о плене двое освобожденных сослуживцев — Шмигельский и Мандажи?

— Женя не стал скрывать, что их били по дороге в Донецк на каждом блокпосту, и больше всего доставалось Безъязыкову, так как он по званию старше. Как только их взяли, до вечера держали в какой-то яме, не давали говорить друг с другом, сказали, услышат хоть слово, обстреляют. Валера говорил, что хотели головы отрезать, пять раз выводили на расстрел. Мне тяжело говорить об этом, поскольку эти ужасы, которые довелось испытать этим трем офицерам, не укладываются в голове. А мой муж все еще остается там, в плену. И для него этот ужас еще не закончился. А значит, и для нашей семьи тоже.

— Помните, когда муж первый раз дал о себе знать?

— Он позвонил. Я его с трудом узнала — он тяжело дышал, тяжело говорил. Я спросила: «Ты ранен?» Он ответил: «Мне кажется, у меня сломаны ребра». Ребра действительно были сломаны. От освобожденных пленных узнала, что у него были и другие повреждения, но мой муж не привык жаловаться. Он очень терпеливый и выносливый. Женя Мандажи сказал, что за помощью Иван не обращался, хотя можно было, боялся, что уколют что-то наркотическое.

— Что говорят в СБУ, есть ли ваш муж в списках на обмен?

— Юрий Тандит меня уверял, что Иван постоянно в списках. Может, так и есть. Но «ополченцы» как-то опубликовали статью, в которой было сказано, что камнем преткновения при очередном обмене стал полковник Безъязыков. Мол, приехала СБУ на переговоры и сказала, отдайте нам полковника. Те ответили, что хотят равноценного обмена. После этого наши стали открещиваться, что Безъязыков им не нужен. После Тандит на телекамеру прокомментировал эту статью, сказав, что «данной фамилии в списке не было» и назвал 12 человек, которых на тот момент собирались обменивать. У меня такой вопрос: почему не было, вы же мне каждый раз говорите, бьете себя в грудь, что муж в каждом списке? В СБУ мне говорят: «Ваш муж — это номер один, мы так о нем говорим», или «Он — красный стикер на моем столе». Я понимаю, что, возможно, его освободить тяжело — он и в звании, и на такой должности… Хотя на этой должности он был буквально пару месяцев до поездки на восток. Я допускаю, что та сторона будет до последнего его держать и требовать несусветное. Но главное — с нашей стороны я не вижу особого желания освободить Безъязыкова.

Еще в 2014 году, перед Новым годом, я приехала к Маркияну Лубкивскому в СБУ. На встрече были жены, матери. Я ждала, пока все они выскажутся — у многих были тяжелые случаи, место нахождения сыновей и мужей не было даже установлено. Мне мой хотя бы звонил. Потом я спросила, что известно по полковнику Безъязыкову? А Лубкивский на меня так смотрит и задает вопрос: «Это русский или наш?» Я ему говорю: «А вы думаете, я к вам из России приехала?» А он мне отвечает: «Ну, не знаю». И тут уже эти девочки, которые были со мной, стали говорить, мол, вы что, это же наш полковник, из Житомира. Тогда он резко вспомнил: «А! Конечно! Мы работаем!» Работают?! Если несколько минут назад он спрашивал, это русский или наш?! Как они там работают? Кого вызволяют?

— Почему вы говорите о предвзятом отношении руководства?

— Потому что я видела, как этот Ромигайло относился к Ивану еще до войны. Постоянно звонил, что-то хотел, вечно трепал нервы, хотя муж никогда не жаловался. Приходит муж на обед, а тот все время ему звонит, все время что-то хочет от него. Доесть не успевал, убегал. Хотя я не понимаю, почему это Иван все терпел — он такой же полковник, как и тот. Майор Шмигельский мне потом говорил, что не мог понять, почему Иван молчит. Мой муж очень исполнительный человек. Он мне всегда говорил, что он прежде всего офицер: сказали — должен выполнить приказ. Когда началась война, у мужа не было ни одной нормальной ротации. Первый раз все приехали на две недели, а Иван на четыре дня, второй раз — вообще на один день. Его вызывал опять же Ромигайло…

Иван мне рассказывал, что на фронте много предателей, свои же своих сепарам сдают. Кроме того, и фуры с оружием пропускали, с деньгами. Он все это видел. Иван говорил: «Я приезжаю на блокпосты, а мне мои же солдаты жалуются, что ничего не могут сделать — СБУшники и пограничники пропускают фуры с долларами. Муж предлагал: давайте задержим фуру из Крыма с деньгами — в ней было несколько миллионов точно, которые предназначались боевикам, — и будем разбираться… Но нет. Возможно, его и хотели сдать из-за того, что много знал. А после той Степановки рассказывал, как ездил по полям собирать оружие у погибших — нашим было нечем стрелять. Тогда он стал возмущаться. Говорил, что неправильные команды отдавались, что полегло много людей.  Он лично мне говорил: «Поля усеяны телами». Когда он уже был в плену, я его спрашивала, к кому обратиться, кто может помочь, отвечал: «Я живой. И это уже очень хорошо. Я мог остаться лежать в поле. Меня бы прикопали, и ты бы никогда не узнала, где моя могила». После я смотрела по телевизору, как командир моего мужа, генерал-лейтенант Петр Литвин, и полковник Петр Ромигайло, командующий и начальник штаба сектора Д, начальник штаба 8-го Армейского корпуса, оправдывались за Степановку. Я думаю, это одна из причин, почему Ивана могли сдать, — слишком много знал. А потом хотели сделать из него предателя… А мой муж исключительно порядочный человек и достойный офицер, каких мало, он трудяга, и об этом знают многие.

— Как это предателем?

— На уровне Генерального штаба, Министерства обороны распускали слухи, что он перешел на другую сторону… Говорили, что у моего мужа в Донецке есть другая женщина. После этих сплетен я сама позвонила Эдуарду Басурину (с января 2015 года тот выполняет роль неофициального пресс-секретаря военного командования самопровозглашенной республики. — Авт.). Спросила, почему они не дают мужу мне звонить. Тот стал морочить голову, мол, откуда вы такое взяли. Когда услышал о другой женщине — обсмеялся. После этого он мне перезвонил и говорит: «Я не знаю, как насчет другой женщины, но с вами он разговоривать не хочет». Я спросила, как это? Тот ответил: «Может быть, он вас разлюбил?» Значит, до 22 мая, когда в последний раз мне звонил, любил, а потом резко разлюбил. «Ну, я не знаю, что у вас в семье случилось», — сказал он. Я ему ответила: «У нас ничего не случилось, кроме того, что муж попал в плен». И чего это он вдруг не хочет общаться и со своей старой матерью, и со своими тремя детьми? До того муж всегда просил на несколько минут дать трубку детям. На что мне Басурин сказал: «Есть такое бабское дело ждать, вот и ждите». Я ему сказала, что дождусь, что из-за отсутствия вестей его здесь объявят погибшим. Мне несколько раз звонили из милиции и предлагали, чтобы дети сдали ДНК.

— Даже, несмотря на то, что вы знали, что Иван жив?

— Да, даже тогда, когда он мне звонил. Я всегда отказывалась. Потому что муж сказал: я живой, в плену, а ты не смей ничего сдавать — меня могут похоронить. Чтобы я отстала от них, скажут, что его там нет в живых. Басурину я так и сказала, что если Ивана тут похоронят, то вы за него ничего выторговать не сможете. Оставите там. Я умру от горя, мать умрет от горя, кому легче будет? Я ему говорю: «Я так понимаю, что вы что-то за него хотите?» Он отвечает: «Ну да». Это было где-то в первых числах сентября 2015 года. И вот 18 октября они разрешили мужу позвонить матери. Я думаю, что слухи о предательстве и женщинах распускают люди на этой стороне, которые связаны с террористами. Пока здесь распространяют слухи, там выходит статья, в которой они четко говорят: «А что, если полковник, будучи далеко не дураком, выбрал сторону добра» — намекают, что перешел на их сторону. Я позвонила в СБУ по поводу этой статьи и мне сказали, что это информационная война: «Вы можете радоваться — ваш муж очень патриотически настроен».

— На вас не выходили представители боевиков с предложением обменять Безъязыкова на кого-то конкретного из своих?

— Нет, мне не называли фамилий. Знаю, что за Шмигельского просили какого-то Рембо, которого уже не было в живых. Мне тоже говорили, что за моего мужа просили мертвых людей. Был такой момент, когда в первые месяцы плена я позвонила Виктору Муженко (начальнику Генерального штаба. — Авт.), попросила помощи, ведь тот Безъязыкова хорошо знает. В итоге Муженко мне сказал, что нашел человека с позывным Золото из города Ковдор Мурманской области. Он офицер, разведчик. Был задержан нашими, когда при сборе данных свернул случайно не в ту сторону. Бондарук его фамилия. Мол, согласны менять этого Бондарука только на Безъязыкова. «Ищите обмен», — сказал Муженко. Но я же не могла взять за руку этого Бондарука и поехать в Донецк на обмен. Тогда я стала искать переговорщика. Позвонила Руслане Лыжичко. Ее помощница Вера сама на меня вышла, обещали посодействовать. Я попросила спросить у Захарченко, обменяют ли этого Бондарука на моего мужа? Но от Русланы мне больше не звонили. Жду до сих пор. Звонила я и Василию Вовку. Просила, чтобы тот поговорил с Захарченко. Ранее он уверял, что с Захарченко за одним столом чуть ли не отмечают что-то. Но Вовк психанул, с чего это я взяла, что есть такой человек и что на него будут менять Безъязыкова. Успокоился, когда услышал фамилию Муженко. Но и Вовк мне тогда не помог — умело съехал с темы, сказав, что того Бондарука просто так не выпустить. Я готова была ждать. Я сама звонила Захарченко, писала смс — ответа не было. Нашла других переговорщиков, от которых узнала, что Безъязыков сейчас обмениваться не будет, а Бондарука обменяют на другого нашего пленного, которого вывезли в Курск. Я не могла понять, как так можно действовать несогласованно. В итоге обмен не состоялся.

Просила обменять Безъязыкова на ГРУшников. Но говорят, что их могут менять на Савченко, Сенцова или Кольченко. Я понимаю. Но у них есть преимущество — родственники знают, где находятся эти люди, мать видит свою Надю по телевизору, может приехать на суд, мы же вообще не знаем, где наш Иван.

— Но вы же говорите, что Иван звонит маме…

— Да. Ей 84 года. Он говорит с ней ровно одну минуту. Когда она с ним первый раз поговорила, я спросила у нее, точно ли это был Ваня. Она ответила: «Я не знаю». Потому что она плохо слышит и не ожидала звонка после пяти месяцев молчания — растерялась, стала плакать. Но мама ему задала вопрос, который задавала раньше, когда точно звонил не ее сын, но представлялся им. И он ответил. После звонка в октябре мы с ней отработали несколько вопросов из его детства — как звали собачку, на какой улице жили… И он с ходу на них ответил во второй раз. Опираясь на эти ответы, надеюсь, что мой муж живой.

— Из СБУ тоже нет новостей?

— Это я им всегда звоню и докладываю о новостях. Проходит время, я перезваниваю, спрашиваю, есть ли новости у них. Они мне все время говорят: «Подождите, сейчас посмотрим в компьютере». Потом зачитывают: «Ваш муж находится в Донецке. Мы даже знаем, в каком здании…» Оказывается, что это они мне сообщают информацию, которую я им ранее дала. В СБУ мне говорят, что о нем ведутся переговоры не как о «двухсотом».

До 22 мая я со всей ответственностью могла заявить, что мой муж жив. Я же с ним разговаривала. И голос у него такой особенный, и манера говорить специфическая. Я его точно узнаю. Сейчас я ориентируюсь только по контрольным вопросам. До 18 октября я уже начала сомневаться, что он среди живых. Мне, конечно, было страшно в этом себе признаться.

— С той стороны с кем-то общаетесь?

— Сейчас ни с кем не общаюсь. И не хочу. Это не имеет абсолютно никакого смысла. Эти люди врут. Они рассказывают какие-то несусветные вещи. Могу сказать, что тот же Басурин говорит интеллигентно, в какой-то момент пытался меня успокоить, когда я расплакалась, перешел на «ты». Но я сделала вывод, что Басурин такой же заложник, как и мой муж, только ему разрешают звонить и разрешают убивать. Но он заложник России. Тоже подневольный. Все время с кем-то советовался и потом мне перезванивал. Он мне предлагал приехать в Донецк лично.

— Вы не согласились?

— Нет. И Рубан до того пытался меня отвезти в Донецк, а муж сказал с ним никуда не ехать…

Кроме того, мне угрожали неоднократно. Звонили среди ночи мне и маме, писали через социальные сети моей сестре, требовали, чтобы я приехала в Донецк, угрожали, что вывезут моего ребенка. Не так давно позвонили и требовали деньги, сказали, что отдадут мужа, если деньги переведу через терминал, потом ждать ночью мужа где-то на трассе между какими-то городами… Я позвонила в полицию, спасибо нашей полиции — отреагировали мгновенно, тут же приехал следователь, потом оказалось, что это аферисты, то ли судимые, то ли сидячие. Знаете, за почти два года войны моя семья разучилась бояться, душевная боль настолько велика, что порою не ощущаешь физической. Думаю, с моим мужем такая же история. Только его душевная боль связана с Украиной, которой он служил верой и правдой и которая его предала или просто забыла, потому что ей сейчас так удобно. Но семья его любит и ждет, и мы ничего и никого не боимся.  

Сейчас Иван в статусе «особо дерзких», потому что говорит: Донбасс — это Украина. Это мне говорили люди, которые о нем узнавали. Мне так и сказали: «Гимн Украины он поет». Возможно, он пошел на принцип, и его не сломать. Да, он — упрямый.

— Кроме вас Ивана кто-то ищет, из его руководства например?

— Боюсь, что нет. Есть у него один друг, он с ним когда-то служил. Его имя назвать не могу. Как-то позвонил, приехал ко мне в Житомир и сказал, что слухи о том, что Иван — предатель, неправда. Он сам ездил в Донецк, пытался найти, но не смог. Но сказал, что по состоянию на 21 ноября Иван живой. «Вы его ждите», — добавил он. Еще двое коллег Ивана звонят, спрашивают о нем. И это все. Если вас интересует, обеспокоен ли его судьбой генерал Литвин, то нет. После четырех месяцев мужниного плена он перестал брать трубку.

— От кого в Украине, вам кажется, зависит обмен пленными?

— Думаю, от Президента. Когда мне только муж стал звонить, я все пыталась выяснить, к кому обращаться — кого взять за горло, перед кем стать на колени, чтобы его освободили. Иван мне сказал, что никто не поможет, что надо ждать. Я все говорила, сколько же можно ждать, идет война — ты находишься в опасности каждый день. Тогда Иван сказал: «Если сепарам объявят амнистию, то меня отдадут». Я не могла понять, о какой амнистии говорят. Воевало пол-Донбасса, стал объяснять, они хотят амнистию всему региону. Я рассказывала это и в СБУ. На что мне Василий Вовк сказал: «Вам может помочь только Президент. Но он не хочет». Это была его фраза. Он мне даже говорил, что об Иване знает и Путин. Изначально мне говорили, что освобождение обсуждается на уровне двух государств. Что, полтора года никак не могут договориться?! Но, думаю, есть договоренности, о которых нам никто не скажет. Ведь у Порошенко есть в России фабрики, которые почему-то никто не трогает. Меня знаете что обижает: Президент лично говорил о Рахмане, каждый раз говорит о Савченко, а я сколько ни писала ему, сколько бы ни говорила с телеэкранов, не обращает внимания. Я же прошу — пусть меня примет. Или не принимает, но освободит моего мужа… Невольно напрашивается вывод: он о нем не хочет говорить, потому что он тут не нужен. Никто не беспокоится об этом Безъязыкове. Я вот с вами разговариваю и еще раз убеждаюсь: муж здесь не нужен. Мне и переговорщик Олег Котенко говорил: «Его здесь не хотят».

— Мне тоже сказали, что в последнем списке его нет…

— Я об этом догадывалась. И я думаю, что и в предыдущих его не было. И не потому, что его часто запрашивают. Вовк мне сказал как-то: «В Минске говорили о вашем муже, скоро его освободят». Тогда я попросила у него телефон Морозовой, чтобы спросить. Вовк дал мне его. И Морозова мне ясно ответила: «Кто вам сказал, что в Минске о нем кто-то говорил? Речь была о Шмигельском». Почему о нем? Шмигельский — земляк Василия Вовка. Жена Шмигельского даже говорила с Захарченко, Вовк ей его набрал. Я же с Захарченко не могла поговорить, Вовк говорил, что он не возьмет у него трубку.

— Я слышала, что Иван попал в плен к чеченцам…

— Думаю, не случайно. Есть некоторые моменты, которые заставляют задуматься. На переговоры пошли втроем, но в само село зашли двое — Безъязыков и Женя Мандажи. Валера мне говорил, что поселок как будто мертвый был. Шмигельский залег у машины. Безъязыков сказал, что пойдут на несколько метров вперед, если никого не увидят, то вернутся. Потом Валера рассказывал, что начался обстрел, и он оказался под кучей песка. И он сказал, что чеченцы знали, что их было трое — когда они взяли двоих, спросили, где третий, если бы не сказали, то всех расстреляли бы. И Женя стал звать: «Валера!» И Валера вспоминал, что он услышал, как Женя его звал. Он вынырнул из этой кучи песка и увидел, что их с завязанными сзади руками ведут чеченцы. Шмигельский мог сесть в машину и уехать, но этого не сделал. Они знали, что в группе было только трое. И когда они ехали на переговоры, их все время обстреливали с нашей стороны. Валера говорил, что был в шоке, а Ваня звонил и говорил, куда вы стреляете, если мы в эту точку выехали? После звонка Безъязыкова обстрел прекратился, но возобновился через 15 минут. Возможно, и их не было бы в живых. Но по дороге они пробили колесо. И остановились на час, чтобы его поменять.

— Как вы узнали, что муж в плену?

— Он перестал выходить на связь. Это была суббота, 16 августа. В 9:20 утра я с ним поговорила по телефону. Он мне сказал, что будет немножко занят и перезвонит вечером. И я не звонила. Ближе к ночи стала звонить. Никто трубку не брал ни ночью, ни утром. У меня началась паника. К тому же по телевизору сказали, что попали в плен офицеры из Житомира, но сказали, что во главе был замполит. Помню, как сижу на кухне, набираю его, а мне мама говорит: «Ну, кто начальника разведки пошлет на переговоры?» В итоге телефон от моих звонков разрядился и отключился. Я стала звонить коллегам. И Анатолий Любецкий, тот, который потом усиленно распространял сплетни, что мой муж предатель, сказал: «Они выехали на задание и не выходят на связь». И меня, знаете, так насторожило, когда я спросила, мог ли он погибнуть, тот твердо сказал, что нет. Уточнила, не ранен ли — мы все больницы обзвонили. Но когда я спросила, мог ли он попасть в плен, он ответил: «Да, Маргарита, скорее всего, так и есть». Потом я побежала в корпус, меня туда не хотели пускать сначала, мне удалось уговорить. Мне налили воды, сказали: «Не волнуйтесь, разведчик может уходить на срок от трех до семи дней и никому ничего не говорить». Я ушла вся в слезах. Пошла в церковь. И до сентября Иван не выходил на связь — я убедилась, что он живой.

Знаете, мой муж очень доверял непосредственному руководителю — генералу Петру Литвину. И я себе представляла наш разговор с ним так: звонит он, говорит, что Иван попал в плен, но они приложат все усилия, чтобы его освободить. Но он мне не позвонил. Никто даже не сказал, куда делся командир корпуса. Возможно, не хотели шумихи, хотели скрыть, замять.

— А тем временем в плену Безъязыкова избивали…

— Он мне сам говорил, что его могли убить. Но не сделали этого. Потому что когда они допрашивали наших пленных солдатиков, спрашивали, кто чаще всего приезжал на передовую из верхнего штаба. И они называли только фамилию Безъязыкова. У него был дедушка, который привозил его солдатам молоко. Морковку привозили. Он беспокоился о них. Сейчас я, возможно, где-то на него обижаюсь: он подумал о чужих детях, пошел вызволять их, а о своих — забыл. И ему сохранили жизнь потому, что он не штабная крыса, которая бросает детей на мясо.

— Кто ждет Ивана дома?

— Дома жду его я и его мать. Ждет теща, очень сильно, волнуется. Дети ждут. Больше всего ждет маленький. Он о папе не перестает говорить. Я думала, что со временем начнет отвыкать, забывать, и даже этому была рада — Ивана не отдают, а я здраво смотрю на вещи, что непонятно, когда это произойдет. Я хотела, чтобы ребенку было не так больно ждать. А малыш тем ни менее еще больше говорит о папе. Все время вспоминает его: а мой папа говорит так, а мой папа делает так, а мой папа вот так кривляется… Он даже вспоминает такие вещи, о которых даже я забыла. Ждут и двое старших детей — сыну 20 лет, дочери — 16. Уже нет никаких — ни моральных, ни физических — сил бороться. Понимаю, нашему Президенту нигде ничего не жмет — его дети и внуки в безопасности дома. Его не волнует, что там сидят наши живые люди. Ну, пусть это будет на его совести. В итоге все получат свое.

Сегодня я очень благодарна журналистам и волонтерам, особенно группе «Патриот». Они постоянно интересуются Ваниной судьбой, помогают, поддерживают. 16 февраля — 18 месяцев плена, и если бы не они и их помощь, то я больше чем уверена, что офицер, человек, отец, муж и сын Иван Безъязыков просто бы сгинул раз и навсегда. Думаю, изначально замысел был именно таков. А СБУ я благодарна за то, что они меня утешают и обнадеживают, просят держаться так же достойно, как держится мой муж в плену.