Адвокат Виталий Титич: Расследование убийств правоохранителей 20 февраля — ключ к раскрытию преступлений против майдановцев

Дела Майдана правоохранители расследуют почти два года. За это время, в частности, установлено, что к расстрелам участников протеста 20 февраля 2014 года на улице Институтской причастны 25 бывших сотрудников спецподразделения «Беркут». Двое из них — Сергей Зинченко и Павел Аброськин — находятся под арестом с марта-апреля 2014 года. Их подозревают в убийстве 39 человек. Еще трое — Александр Маринченко, Сергей Тамтура и Олег Янишевский — были арестованы позже. Им инкриминируют 48 погибших, 80 покушений на убийство, террористический акт и препятствование мирным собраниям. Дело в отношении последних передали в суд в начале февраля этого года. Еще один «беркутовец», экс-командир роты «Беркута» Дмитрий Садовник, сбежал из-под домашнего ареста. Сейчас его местонахождение, как и других подозреваемых, следствию не известно. Вероятно, они находятся в оккупированном Крыму или на территории России.

Виталий Титич — адвокат родственников погибших на Майдане. Он вместе со своими коллегами-адвокатами, которые представляют пострадавших в уголовных производствах Майдана, создал Адвокатскую совещательную группу.

«Мы представляем пострадавших почти во всех уголовных процессах по основным эпизодам Майдана, — говорит АСН Титич. — Это дает возможность получать информацию и держать в поле зрения общую картину преступления. Причем процессуальный статус стороны производства дает возможность в определенной степени стимулировать активность следователей ГПУ, направлять их действия в необходимое русло. Как сторона в уголовном производстве мы имеем право инициировать конкретные следственные действия. Если нам отказывают, мы идем к следственному судье за решением, которое является обязательным для исполнения. Мы заключаем договоры с пострадавшими на условиях Pro bono, но при определенном условии. Договариваемся на старте, и это очень важно, потому что адвокат не может управлять своим клиентом, а только давать рекомендации правового характера, его цель — достижение объективной истины при расследовании этих уголовных производств и привлечение к ответственности виновных лиц».

— Виталий, какие дела в вашем производстве?

— Первый мой «клиент» — журналист Александр Заклецкий, который был избит «Беркутом» при исполнении своих профессиональных обязанностей 1 декабря на Банковой. А также убийство «титушками» журналиста Вячеслава Веремия, массовый расстрел протестующих 20 февраля на Институтский, преступления, совершенные судьями, — вынесение заведомо неправосудных решений в отношении участников протестных акций. Отдельный блок — преступления, совершенные бывшими высокопоставленными чиновниками.

Сейчас все эти дела в производстве Управления специальных расследований ГСУ Генеральной прокуратуры. Оно было создано генпрокурором Виталием Яремой год назад по нашей инициативе и под давлением общества. С тех пор началась передача ему всех дел, связанных с Майданом.

— Сейчас все передано?

— Формально все находятся в зоне его ответственности. Не могу сказать, что под контролем. Есть блок насильственных преступлений и экономических, в том числе расследование деятельности высших судебных органов и судей Высшего хозяйственного суда. Последние дела мы тоже держим под прицелом, поскольку понимаем, что все насильственные преступления направлены на выполнение других — в трактовке Генеральной прокуратуры для узурпации власти Януковичем и создания преступной организации. Очевидно, что Высший хозяйственный суд в этой организации занимает одно из ведущих мест. Узурпация власти произошла ради контроля финансовых потоков. И с помощью этого суда, в частности его руководителей Татькова и Емельянова, обеспечивалось поступление средств в «семью», которые пошли на финансирование преступлений на Майдане и сейчас используются для поддержки террористов на оккупированных территориях.

— Скольким семьям, пострадавшим в результате событий 20 февраля, вы помогаете?

— Я представляю семьи Анатолия Корнеева, Виктора Чмиленко и Устима Голоднюка.

— Как вы оцениваете отчеты ГПУ за последние недели, когда следователи начали выдавать новую информацию о продвижении дел Майдана?

— У нас есть возможность непосредственно знакомиться с материалами производств, поэтому ничего нового для нас в отчетах Горбатюка (Сергей Горбатюк — руководитель Управления спецрасследований ГП. — Авт.) нет. Что касается выступлений пресс-секретарей и руководителей ГПУ, то они выглядят для нас как весьма убогие PR-трюки... Продолжительный, негативный отбор в органы власти в Украине повлек за собой тотальную олигофрению кадров. Они не способны даже PR-акцию организовать должным образом: что бы ни сделали — садятся в лужу. Каждый раз это происходит настолько тупо и примитивно, что даже не хочется об этом вспоминать. Но у нас журналисты спрашивают. И мы вынуждены комментировать.

Что касается выступлений пресс-секретарей и руководителей ГПУ, то они выглядят для нас как весьма убогие PR-трюки

— Как вы тогда прокомментируете найденые части оружия, из которого убивали майдановцев?

— Факт нахождения оружия «беркутовцев» подается представителями ГПУ как главное достижение следствия за два года по делу об убийствах 20 февраля. Хотя на самом деле это оружие нашли случайно, и ценность этой находки для интересов производства очень невелика.

— Каковы результаты работы управления Горбатюка, учитывая скромные технические возможности, о которых адвокаты пострадавших ранее заявляли?

— Огромны. И к этому мы с гордостью причастны. Речь идет о том, что было изменено квалификацию по обвинению в расследовании событий 20 февраля. Тем трем лицам, дела которых только отправлены в суд (речь о Маринченко, Тамтуре и Янишевском. — Авт.), предъявлено обвинение в совершении террористического акта. Зона моей ответственности в группе — надлежащая квалификация. Это то, к чему мы пытались повернуть лицом следствие. Мы проводили встречи, приглашали ученых, чтобы полно и правильно квалифицировать события. Нельзя выдернуть из событий — то, что сначала сделала прокуратура, — отдельные факты и квалифицировать дела как умышленное убийство или должностное преступление! И процессуальные руководители нас услышали и выстрелили обвинением сразу по трем «беркутовцам», дела которых должны передаваться в суд. Позже будет поправка обвинения в отношении Аброськина и Зинченко. Это ключевая победа следствия, которая есть на данном этапе.

— Что это дает?

— Такая квалификация не вычленяет одно конкретное убийство из всего события.

— То есть следует рассматривать действия конкретных людей в составе группы?

— И эта группа имела какую-то цель. И у меня был главный вопрос к следствию, в особенности, когда появилось так называемое панорамное видео, который базируется на моем опыте. В Советском Союзе срочную службу я проходил во внутренних войсках, был заместителем командира спецвзвода. И немного еще помню порядок проведения тактико-специальных действий, ведь отрабатывал их со своим подразделением.

Количественное преимущество «Беркута» над митингующими указывало на то, что при существовании приказа правоохранители зачистили бы эту территорию очень просто.

Я видел, что теми силами со стороны власти, которые были на Майдане, можно было бы нейтрализовать его весь без превышения полномочий. И это знание не давало мне покоя. Очевидно, что количественное, я уже не говорю качественное (имею в виду оружие), преимущество «Беркута» над митингующими указывало на то, что при существовании приказа правоохранители зачистили бы эту территорию очень просто. А главное — без применения чрезмерной силы, действуя в соответствии с тактико-специальными действиями, которые они должны отрабатывать согласно своим уставам. Я не понимал плана организаторов преступления. Начиная с пыток студентов 30 ноября 2013 года. Это же было не избиение, а пытки — не надо подменять понятия. Студентов не просто били. Их били, пытаясь достичь определенного результата. Никто не разгонял Майдан. Их гнали к Михайловскому, в другие стороны и били, пытали уже тогда, когда они не были в зоне. И ключевой момент — делали все это, давая возможность фиксировать преступление телекамерам. Все это было тем, что мы сейчас называем «разгоном мирных акций». Если бы хотели разогнать жестко, то действовали б иначе. В моем субъективном понимании это была провокация, направленная на радикализацию общества. По теории уголовного права, умысел должен устанавливаться при отсутствии показаний. А умысел — это субъективный квалифицирующий признак, его невозможно установить иначе, если человек о нем не заявит. Все остальные установленные умыслы, которые являются обязательными для квалификации, следуют из каких-либо размышлений следователя или суда. И, как нам говорит уголовная наука, мы должны исходить из последствий, когда говорим об умысле. Следствием избиения студентов что стало? Массовая активизация протестных движений. По состоянию на 30 ноября все было спокойно. Народ прошелся мирными демонстрациями с призывами «Банду геть!», показали миру, что мы нормальные цивилизованные люди, ждем выборов и на них дадим знать, что поняли, дети с Русланой танцевали, и у них были билеты на поезда в карманах... И о последнем знала «наружка», которая там сидела. Все знаковые эпизоды на Майдане, начиная с 30 ноября и 1 декабря — думаю, провокации. Как и демонстративное избиение на камеры журналистов... Когда я пришел на допрос со своим клиентом — оператором Александром Заклецким, он сидел рядом и давал показания об обстоятельствах нападения на него и других журналистов, которые были во дворике Союза писателей. Когда я понял, что он говорит, помню, как мурашки по коже побежали, и у меня сложилось картина. И дальше все происходило в соответствии с учебниками по деятельности определенных спецслужб: Гаврилюки, похищения, пытки Луценко и убийство Вербицкого. Об этом все написано в книгах. Но у нас были исполнители очень низкого уровня. Замысел условного Суркова был один, прописанный как в книге, но исполнители очень примитивные.

Возвращаясь к 20 февраля, правоохранители должны были имитировать нападения на себя, что они чего-то боятся, зная, что их снимают. Но такого не было. У них сейчас нет этой линии обороны. Они потеряли возможность утверждать, что на них нападали — их действия зафиксированы. Действия «беркутовцев» даже в больном воображении не могут идентифицироваться как самооборона. Очевидно, что они ничего не боялись — действовали нагло, цинично, даже не имитировали то, что защита или ФСБэшные тролли пытаются доказать. Они тупо выполняли то, что им сказали. И они наносили максимальные поражения той стороне. Следствием этого должна была стать имитация войны, как это подавали россияне. И мы знаем, что в интерпретации показаний Януковича в Ростове, он вынужден был уехать 20 февраля, потому что «наступали страшные радикалы»...

Правоохранители должны были имитировать нападения на себя, что они чего-то боятся, зная, что их снимают. Но такого не было

— Да, он и заявлял, что по нему стреляли...

— Это было позже, когда он бежал из Украины... А тогда, в интервью американскому режиссеру Оливеру Стоуну, он дал показания, что испугался наступления радикалов...

— Ему сказали, что они будут наступать...

— Но это так не выглядело. Это преступление является очень легким для раскрытия. Сложность для расследования этого преступления — это главный фейк, который создают наши властные структуры. В то время как Аваковы, Яремы, Шокины рассказывали, какое сложное преступление они расследовали, сложности в понимании учебников криминалистики в нем нет. Да, есть технические проблемы, связанные с большим объемом материалов, но это не сложность расследования. Это преступление — уникальное для расследования. Ни одного преступления я не знаю, где лицо, его совершающее, давало бы возможность фотографировать, снимать себя с разных ракурсов и при этом чуть ли интервью не раздавать! Французский фотограф стоит, а рядом с разных сторон убивают людей, а он все фиксирует. Это выглядит как фарс! Если бы не было столько убитых. И мы требовали у прокуратуры дать этому оценку. Нельзя вычленить определенного Аброськина, сказать, что он пришел, превысил полномочия и убил. Я считаю, что это был террористический акт. Как и пытки студентов, и другие эпизоды. Вы можете даже увидеть по динамике. Только спадает напряжение, поскольку по замыслу должна была идти эскалация, начиналось обострение.

— Угроза зачистки Майдана в декабре — это тоже попытка эскалации?

— Только так. Как и похищение, например, Булатова. Его порезанное лицо было поводом для серьезных волнений. А почему акцентируют, что Вербицкий был из Львова? Чтобы всколыхнуть тот регион. А убийство Нигояна и Жизневского? Ответ очень прост: Нигоян — звезда, армянин, читающий Тараса Шевченко, лидер. Все чувства людей за ним. Жизневский — активист из Белоруссии, красавец. На Майдане было множество тихушников. Иногда их число достигало  половины от тех, кто там был. Они отслеживали и совершали конкретные убийства. А это была конкретная команда — убить Нигояна. И это привлекло к себе внимание. Он стал этакой сакральной жертвой. Это часть примитивных технологий.

— 20 февраля убивали уже случайных людей?

— Именно так. Вот, например, Чмиленко приехал со своим другом 20 февраля. Он — фермер с Кировоградщины. О нем делали журналисты материалы. Сам Чмиленко очень активный. Его можно назвать «носилки Майдана». Его и убили-то, когда он пытался унести на носилках раненого. У него была повязка с красным крестом. Я спрашиваю у друга Чмиленко, с которым они в какой-то момент разошлись: «Почему вы пошли по Институтской, как так произошло?» Говорю, мне важно установить, кто давал команды, каким образом руководствовалось все? Важный момент, о котором мы говорили Горбатюку, — в 8 утра у Консерватории были убиты трое сотрудников милиции.

— Из огнестрельного оружия?

— Да. И якобы это стало поводом для наступления и применения оружия правоохранителями. Возвращаемся к очень примитивной организации. В 7:40 никаких обстоятельств для противостояния в районе, где их убили, не было. Поэтому мы говорим, что расследование убийств правоохранителей в таких знаковых, ключевых местах и ​​является ключом для раскрытия преступлений против майдановцев, его не хватает для понимания полной картины преступления.

— Эти убийства могут рассматриваться как оправдание вооруженного наступления на майдановцев?

— Да, мол, мы применили оружие на Институтской, там, у Консерватории, убили правоохранителей. И еще у Октябрьского смертельно ранили «беркутовца» Симисюка.

Организаторы преступления понимают: у нас есть все доказательства. Оно зафиксировано на видео. Все задокументировано с разных ракурсов. Ничего не исчезает, появляется только новое

Организаторы преступления понимают: у нас есть все доказательства. Оно зафиксировано на видео. Все задокументировано с разных ракурсов. Ничего не исчезает, появляется только новое. К этому добавляем грязное исполнение. Они, совершая преступление, звонили со своих мобильных телефонов. Вы думаете, почему Садовника выгнали из Украины? Он не бежал — его вытолкали и прокуратура, и суд по указке. Потому что Садовник не просто идентифицирован в силу его физиологических особенностей, он еще, когда убийства продолжались, перезванивался с Шуляком (Станислав Шуляк — начальник Главного управления, командующий внутренних войск Министерства внутренних дел Украины в 2012-2014 гг. — Авт.) и Ратушняком (Виктор Ратушняк — заместитель министра внутренних дел Украины, начальник милиции общественной безопасности в 2010-2014 гг. — Авт.) по мобильным телефонам. И эта связь задокументирована. Где командир роты, а где заместитель министра МВД или командир внутренних войск? Между ними же пропасть в иерархии! Так что это прямая связь, это доказательство. Это выход на заказчика, они же корректировали его действия. Они срезали угол. Новый фигурант — заместитель командира полка Олег Янишевский — действует как рядовой боец ​​по отношению к тому же Садовнику, хотя он на ступень выше и должен управлять его действиями. Это говорит о том, что у Садовника была отдельная миссия с той группой. Я уже не говорю о других доказательствах. Таких, как видео ТРК «Украина», когда оператор снимал со спины, на котором видно, как боец ​​«Омеги» говорит: «Да они валят». То есть спецподразделение, приехавшее на место, не знало о том, что происходит, что там убивают людей. Многие фигуранты по делу 20 февраля до сих пор не допрошены.

— Так все же 20 февраля людей убивали выборочно?

— Нет. Хаотично. Есть видео, на котором под ногами стреляющего Аброськина группа людей, которая пытается в сторону «Беркута» бросать коктейли Молотова. Но он не расценивает ее как угрозу жизни, хотя они близко к нему, а стреляет поверх голов, куда-то дальше, не выбирая жертву в соответствии с какими-то принципами, такими как самозащита, тактические цели. Он стреляет куда попало. Из этого можно сделать вывод, что их цель — максимальное поражение. Не противодействие, не остановка. Далее они спускаются к Октябрьскому, где начинается отстрел. Они провоцируют. А люди потянулись. Автомат против деревянного щита. «Беркутовцы» должны были бы оттеснить, стать шеренгой, если боялись снайперов, прикрываясь, но такого бы быть не должно. Любой человек видел в фильмах, как надо было действовать. А потом отошли наверх, заманивая туда. И для меня важно: почему люди пошли? Несмотря на то, что рядом уже были убитые. Понятно, что на «беркутовцев» никто не бежал, если бы те стали на виду. Так нет. Надо помнить об убийстве Симисюка у Октябрьского. Это было этаким сигналом для имитации отступления. Это был выстрел единственного снайпера, который нужно очень внимательно исследовать.

— После тех событий заговорили именно о снайперах...

— Единственные «снайперы», информация о которых содержится в уголовных процессах по событиям 20 февраля, — это снайперские пары «Альфы». Но, по мнению следствия, они не имеют никакого отношения к преступлениям. Наоборот, это важные свидетели обвинения, показания которых полностью опровергают «версии» о наличии оружия у митингующих. Они выполняли свои должностные обязанности и действовали по закону: получили приказ, заняли соответствующие позиции. Они должны были выявлять вооруженных лиц среди протестующих и нейтрализовать их. Их допрашивают: стреляли ли вы? Нет. Почему? Потому что мы не обнаружили никого с оружием. Такие показания валят систему фейков. Снайперы — это профессионалы, соответственно подготовленные и экипированные. Нам известно о трех снайперских парах, которые действовали на Майдане 20 февраля. Они заняли позиции на ключевых точках, распределив между собой зону конфликта на секторы обзора. И они никого не видели. Они не стреляли. Их оружие проверено. Оно чистое.

— То есть получается, что эти «беркутовцы» имели какое-то специальное задание, о котором неизвестно другим?

— Да, это мое убеждение, основанное также на других доказательствах, которые имеются в материалах дела.

— Как вы считаете, вовремя ли передали дело трех «беркутовцев» в суд? Не было ли в этот раз давления со стороны власти?

— Мы все время говорим о недопустимости деятельности Президента Порошенко в области давления на следствие для передачи дел в суд под конкретные даты для создания PR-имиджа. В этих действиях мы усматривали даже признаки преступления, имевшего негативные последствия. Я думаю, что один раз нам удалось нашими активными выступлениями это преступление предотвратить. Но было страшное давление на управление Горбатюка, чтобы дела шли в суд. Передавать дело в суд или нет — это может решать следователь и прокурор, который подписывает обвинительный акт. Любое другое лицо, пытающееся влиять на этот процесс, является преступником, потому что препятствует расследованию.

Мы своевременно отбились и задекларировали свою позицию, что на этом пиариться нельзя. Единственное, что душит, — процессуальные сроки — формально дело должно быть передано в суд не более, чем через год. И это пробел в законодательстве. И сотрудники Управления спецрасследований в этих тяжелых условиях действовали, как могли. Если бы ГПУ обеспечивала ресурсами, а Аваков не противодействовал и не уничтожал бы улики, не покрывал бы фигурантов, препятствуя расследованию, то оно бы шло нормально. Мы постоянно говорили о ненадлежащем проведении экспертиз. Поскольку экспертизы, например, в отношении оружия, проводили те же люди, которые формально организовывали в той же системе преступления на Майдане. То есть ожидать от МВД при той ситуации, которая есть даже сегодня, ключевого результата невозможно. И мы это декларировали. И ребята из ГПУ это реализовали — провели повторные экспертизы, в результате которых было установлено конкретное оружие и лица, которые из него убиты, оно привязано к конкретным исполнителям.

Если бы ГПУ обеспечивала ресурсами, а Аваков не противодействовал и не уничтожал бы улики, не покрывал бы фигурантов, препятствуя расследованию, то оно бы шло нормально

Знаете, почему так нагло начали вести себя Зинченко и Аброськин в суде? Они строили из себя жертв, потому что понимали, что статью 115 УК (умышленное убийство. — Авт.) невозможно доказать. А с изменением квалификации придет понимание, что за участие в террористическом акте с последствиями, которые он имел, возможен и пожизненный срок. А ведь адвокаты защищают не Зинченко или Аброськина, а организаторов, которые пообещали им, что оплатят адвокатов, закроют какие-то другие вопросы, но с гарантией, что они не будут давать показания. И подсудимые думали, что все идет, как обещано, — по 115-й, а потом если не украинский суд, то европейский их оправдает. Но до них начнет доходить: у них остался один способ защиты — свидетельствовать, что они выполняли приказ, преступность которого они не понимали в тот момент. И это им даст возможность перейти на совершенно иную санкцию. А, скажем, Аброськину — получить максимум восемь лет. Если они будут давать показания, подкрепленные доказательствами, я первый пойду к своим пострадавшим и спрошу, могу ли я занять в процессе позицию по смягчению санкций?

— Конечная цель — найти заказчика?

— В договорах так и записано, что наш клиент ставит нам задачу раскрыть преступление и привлечь к ответственности прежде всего заказчиков. У нас был инцидент в суде, когда мама одного из убитых ребят, простая женщина из села, пришла на суд и сказала, что к подсудимым вообще ничего не имеет. Это было использовано, конечно же, защитой... Но она так сказала, потому что понимает: это — глупые люди, исполнители, которым дали приказ, деньги, и те пришли на Майдан. Мать хочет знать, кто убил ее ребенка, кто хотел этого, кто дал такое​​задание! И в ее словах ничего такого нет. Дадут показания — согласно закону может быть смягчен приговор. Эти исполнители живут тоже не в идеальном обществе, а в определенных обстоятельствах, не смогли оценить, что они должны были сделать. Садовник же отобрал этих людей. Это не была рота (все называют их «черной ротой Беркута». — Авт.). Это была группа лиц, связанных между собой отношениями по службе. Это не было подразделение. Нет ни одного приказа. Это их слова на суде: «Покажите приказ, который нам давали!» А по закону, чтобы они считались подразделением, они должны действовать в соответствии с приказом. Сама защита ошибается, показывая, что якобы нет связи между заказчиком и исполнителем.

— Получается, что на Майдан шла группа людей, объединенная «интересом» убивать?..

— Верно! Защита нам говорит, что обвинения притянуты за уши: «Мой подзащитный выполнял заведомо преступный приказ, но этого приказа нет». Понимаете, сама защита говорит, что приказа не было! Но в данном случае это как раз пример того, как защита действует не в интересах своих подзащитных, а в интересах тех, кто платит. А если говорят, что приказа не было, следовательно, это не подразделение, эти люди не выполняли свою функцию. И они не могут быть привлечены к ответственности за совершение служебных преступлений — как если бы они превысили полномочия.

Вернемся к снайперским парам. У них был приказ. И если бы они увидели кого-то с оружием и поразили бы эту цель, было бы возбуждено уголовное производство. И если бы снайперы убили человека, тогда можно было бы пытаться доказывать превышение полномочий. А если бы в соответствии с уставом снайпер не убивал, а нейтрализовал выстрелом в руку или ногу, я был бы первым, кто говорил, что его надо освободить от ответственности, поскольку нет состава преступления. Мы говорим — это был безоружный протест. Путин говорит, что это был вооруженный мятеж.

— Из 25 человек, действовавших в составе этой группы и убивавших людей, арестованы только пятеро. Местонахождение остальных не установлено?

— Нет. Прокуратура заявляет, что они все бежали в Россию или находятся на оккупированной территории. Однако никаких доказательств этого я не видел.

— Почему отпустили Садовника, но оставили, к примеру, Янишевского?

— Это вопрос, который меня самого мучает. Я хочу его исследовать, и мои выводы будут соотноситься с теми доказательствами, которые мы получаем. Я думаю о существовании договоренностей по Садовнику на высшем уровне. Но это не только мое мнение. Я как заявитель по делу судьи Волковой (судья Печерского районного суда города Киева Светлана Волкова отпустила Садовника из-под стражи и отправила под домашний арест, после чего тот сбежал. — Авт.) изучал все обстоятельства так называемого побега и узнал о вещах, которые свидетельствуют о том, что действия прокуратуры, суда и милиции были скоординированы и санкционированы на высшем уровне.

Я уверен, что судья Волкова ни при каких обстоятельствах и ни за какие деньги такое бы не сделала, если бы не получила конкретное указание так поступить от лиц, которым она не могла отказать. При этом, я думаю, она, вероятно, получила гарантии, что ей ничего за это не будет. Я уже не говорю о милиционерах, не проконтролировавших местонахождение Садовника.

— Почему первыми арестовали Зинченко и Аброськина?

— Потому что на тот момент по ним была самая большая доказательная база. Ключевым считался и Садовник. И если у нас кого-то объявили в розыск, это не значит, что действительно ищут... Ключевая фраза профессора Навроцкого: «Расследование — это высокоинтеллектуальная деятельность». У нас с этим проблемы. Если бы я должен был расследовать это дело, я бы раскрыл его по горячим следам. Но сейчас есть позитивные вещи в процессе, и мы будем принимать максимум мер, чтобы процесс наказания был неотвратимым. Если они начнут давать показания — это их шанс запрыгнуть в последний вагон.

— Но они до сих пор молчат, потому что, очевидно, есть и сейчас такое указание и определенные гарантии?

— По моему субъективному убеждение, им гарантировали деньги, получение бонусов, предоставили адвокатов. Мы видели, как с каждым заседанием их адвокаты становились все наглее. За год заучили цитаты из Европейского суда. Затем Садовник убегает. Остальная «беркутня» продолжает работать. Аваков дает гарантии, что никого не привлекут к ответственности. Они видели, что то, что им гарантировали, происходит. Расправляют плечи. А тут не 115-я, а террористический акт. Сейчас не надо уже доказывать непосредственное участие в убийстве конкретного лица. Теперь не имеет значения, в кого тот или иной «беркутовец» стрелял, не имеет значения, стрелял ли он вообще, были холостые патроны или боевые. Следствие исходит из того, что он принимал участие — терроризировал население. Все — они теперь должны понимать: того, что им гарантировали, не будет — пойдут на пожизненное. Думаю, обвиняемые должны были бы сделать заявление, что готовы давать показания, попросить заменить адвоката и осуществить меры физической защиты. Реально наши коллеги со стороны обвинения очень смурные, лица изменились, разговаривать не могут. А это они еще не знают о тех вещах, которые есть в процессе.

Теперь не имеет значения, в кого тот или иной «беркутовец» стрелял, не имеет значения, стрелял ли он вообще, были холостые патроны или боевые. Следствие исходит из того, что он принимал участие — терроризировал население

— Вы думаете, что эти пятеро, которые сидят, могут рассказать о том, что знал Садовник, назвать заказчиков?

— Не уверен. Садовник — организатор среднего уровня. Но они могут сказать, что получили приказ так действовать, и дать показания, которые можно доказать. И тогда пойти на статью «выполнение заведомо преступного приказа». Тогда следствию откроется прямой путь к настоящим организаторам расстрела — Ратушняку, Шуляку и так далее.

— Есть уголовные производства по побегу Садовника?

— Есть уголовное производство в отношении судьи Волковой. ВККС уже признала, что она нарушила присягу, и отправила материалы дисциплинарного дела Волковой с рекомендациями о ее увольнении. Также в управлении по расследованию преступлений, совершенных сотрудниками правоохранительных органов, есть отдельное производство, по фактам противодействия расследованию. В этом производстве допрашивались следователи прокуратуры и прокуроры.

— Когда мы сможем услышать первый приговор?

— Нельзя предсказать, потому что есть много субъективных факторов. Можно говорить, что председательствующий судья Сергей Дячук ведет процесс взвешенно. Сейчас в производстве проходит допрос пострадавших — родственников убитых. Их показания не имеют решающего значения для судебного процесса, поскольку они не были участниками событий. Однако создают морально-психологический эффект. Сейчас защита, используя ст. 63 Конституции, выбрала тактику отказа от показаний в процессе. Но если подсудимые начнут сотрудничать с судом, то это задаст другой темп процессу.

— Как настроены родственники погибших?

— Все по-разному, иногда довольно специфично. Мы намеренно дистанцировались. Разумеется, контактируем с определенными лидерами, но стараемся отойти от политических и социальных факторов.