Елена Живкова: Когда мы прибыли в «Межигорье», на упакованных вещах висел стикер с надписью «На Крым»

Когда сбежал Янукович и «Межигорье» вернулось в собственность государства, достоянием народа стали и те историко-культурные ценности, которые были собраны в поместье. Кто-то успел посмотреть картины, книги, иконы, канделябры и прочее прямо в резиденции, остальные могли познакомиться с коллекцией на выставке «Кодекс «Межигорья», которая прошлым летом была развернута в Национальном художественном музее Украины.

Но где эти экспонаты сейчас, когда интерес к ним поутих, и какая судьба им уготована, мало кто знает. Поэтому «Аналитическая служба новостей» решила пообщаться с заместителем директора по научной работе Национального музея Варвары и Богдана Ханенко Еленой Живковой. Она входила в состав группы по спасению накопленных в «Межигорье» сокровищ. Елена рассказала нам, где сейчас эта коллекция, а также поделилась проблемами, с которыми приходится сталкиваться отечественным музеям.

– Елена, вы – в составе группы, инициированной двумя международными организациями – Советом по охране памятников и Советом музеев, – две недели провели в «Межигорье». Впечатления уже утратили свою остроту?

– Эти впечатления – на всю жизнь. Я уже рассказывала о своей работе в «Межигорье», но с течением времени впечатления не ослабевают, наверное, лишь оттенки эдакого послевкусия, если можно так выразиться, меняются. Когда на Майдане еще стреляли, но уже стало известно, что Янукович из «Межигорья» бежал, и там осталась огромная коллекция культурных ценностей, было принято решение создать своеобразный десант по их спасению.

Само поместье (чтобы вы понимали, это 140-гектарный комплекс) тогда контролировалось разными людьми: представителями Автомайдана, Самообороны, другими группами майдановцев. Как они собирались распорядиться собранной там коллекцией, никто не знал. Это и подтолкнуло к решению, о котором я уже сказала. Несколько членов Международного совета музеев (ICOM), осознавая, что наш долг – защитить художественную часть коллекции, которая, как стало известно, там находилась, инициировали создание группы по спасению этих культурных ценностей.

Дело в том, что в состав ЮНЕСКО входят две международные организации – Международный совет по охране памятников и достопримечательных мест и Международный совет музеев, они обе действуют и в Украине. В случае вооруженных конфликтов или каких-либо стихийных бедствий, как гласит одно из правил этих организаций, они имеют право создавать комитет «Голубого щита», который является, по сути, культурным эквивалентом Красного Креста. Это общественная неправительственная организация, сотрудники которой работают на волонтерских началах. Поэтому создание такой инициативной группы было проявлением нашей гражданской позиции. В нее входили и сотрудники Национального художественного музея, специалисты по украинскому искусству. И я как специалист по европейскому искусству. А также несколько сотрудников «Мыстецького арсенала». Нас было в разные дни по 4–5 человек, специалисты из разных музеев. И мы действительно проработали там две недели почти безвылазно.

– Представители групп, которые были в резиденции, легко пошли с вами на контакт?

– Я бы так не сказала. Мы очень долго пытались внушить доверие людям, которые контролировали и «Хонку» (клубный дом, который является главным сооружением в резиденции, – авт.), и другие здания на территории «Межигорья». Они все были очень насторожены. Сотрудничать поначалу никто не хотел. В основном потому, что не понимали, кто мы такие и что там вообще делаем. Но нам, к счастью, удалось их переубедить. То огромное, я бы сказала нечеловеческое, скопление вещей, которое мы обнаружили в «Межигорье», было очень неоднородным. Было много просто ценных вещей. То есть они имели материальную ценность, но нас не интересовали. Для нас было важным именно то, что имеет художественную ценность. Собственно, такие вещи мы и собирались защитить.

Как я уже сказала, разные части поместья контролировались разными группами. Нам удалось – с кем-то сразу, с кем-то чуть позже – договориться, объяснить, показывая наши музейные удостоверения, кто мы такие. Но убедили и договорились. И началась работа. За те 14 дней мы посмотрели огромное количество вещей. Едва ли не самая ценная часть этого собрания уже была свезена в гаражи: вещи лежали завернутыми в пленку, причем не по музейным правилам, их просто обмотали пленкой… Перечень этих ценностей был Интернете – религиозные книги, иконы, скульптуры, подсвечники, канделябры, картины…

Что самое интересное, на этих грубо упакованных вещах висел стикер с надписью «На Крым». Но поскольку это было в первые дни после Майдана, еще до всякого Крыма, мы не придали этому значения. Слышали, конечно, что у Януковича есть поместье и там, вот и подумали, что он туда все хотел вывезти. Но это недостроенное поместье было не в том состоянии, чтобы в нем можно было размещать картины и коллекции. Если бы эти иконы еще пару дней постояли в пленке, стал бы образовываться конденсат, – и они были бы безвозвратно потеряны. Так что с точки зрения сохранности этого культурного наследия мы поступили абсолютно правильно. Правда, уберечь удалось не все: работа была хаотичной, «Межигорье» охраняли разные люди, тогда происходило много разного… К примеру, в доме Пшонки вообще все было уничтожено.

– Вы там тоже были?

– Мы туда даже не добрались. Потом, по-моему, Юлия Литвинец (главный хранитель Национального музея искусств Украины, – авт.) отправилась туда, но было уже поздно. Все было разрушено, и ничего оттуда вывезти было уже нельзя.

Наша группа работала профессионально. Видимо, именно наш подход к работе и убедил всех этих людей в том, что мы – музейщики – делаем нужное дело. А приходилось буквально измерять каждую вещь, составлять ее инвентарное описание, указывать степень сохранности, упаковывать в микалентную бумагу. Достать эти упаковочные материалы, нужные нашим нищим музеям и самим, нам удалось с невероятным трудом. Тогда наша группа решила, что в той суматохе распределять вещи по разным собраниям по профилю не будем, а все это единой коллекцией отправим в Национальный художественный музей на временное хранение. Что мы и сделали.

То есть были составлены акты, которые подписали не только мы, но и те люди, которые на то время охраняли резиденцию. Вещи были посчитаны, и музейным бусиком все это отправлялось ночью в Киев. Получается, что день мы работали, а ночью отправляли уже упакованные ценности в музей. Там тогда специально оставались дежурить сотрудники, которые встречали бусик, все пересчитывали и принимали по акту. На самом деле существуют строгие нормы, по которым можно принять в музей экспонаты, которые не входят в его коллекцию. Все требования мы выполнили – ценные вещи попали в Национальный музей, а дальше началось то, чего и врагу не пожелаешь.

– Но многие успели увидеть экспонаты из «Межигорья» на выставке, экспозиция которой в музее была открыта достаточно долго…

– Да, тогда было решено показать эти ценности людям, тем более, что ко всему, что так или иначе касалось жизни «семьи», был повышенный интерес. Выставка под названием «Кодекс «Межигорья», которую курировал художник Александр Ройтбурд, работала практически все лето в 2014 году. А после того как она была закончена, все эти вещи опять упаковали и оставили в хранилище Национального музея искусств.

Парламент тогда сразу признал, что «Межигорье» принадлежит государству и, следовательно, все, что в нем находится, тоже принадлежит государству. А значит, находившееся там художественное наследие может стать частью Государственного музейного фонда Украины. Но все это требует какого-то юридического подтверждения, закрепления за этими вещами такого статуса.

Уже летом этого года появилась информация, что по решению Печерского райсуда столицы на религиозные книги, иконы, скульптуры и другие ценности, которые раньше находились в резиденции Януковича, наложен арест. Это решение было вынесено по ходатайству Генпрокуратуры, которая объясняет свою просьбу целью обеспечения возможных гражданских исков потерпевших о возмещении ущерба, причиненного преступлениями, в которых подозревается Янукович. Поэтому суд своим решением запретил Национальному художественному музею выполнять любые действия, связанные с отчуждением этих историко-культурных и материальных ценностей. Таковы официальные данные.

– Получается, что с подтверждением статуса проблемы?

– Мне сложно сказать, поскольку я эту коллекцию не храню. Следовательно, решением этого вопроса тоже занимаюсь не я. Думаю, что все перипетии общения Национального музея с прокуратурой вам расскажут в этом музее. Могу только отметить, что с Юлией недавно виделась, и она сказала, что в общем дело продвигается.

Единственный момент, касающийся нас: мы отобрали вещи, которые могли бы дополнить коллекцию нашего музея, составили их список, но нам все равно приходится ждать решения суда о том, что все по этому списку передается в Государственный музейный фонд, после чего вещи будут распределены по музеям.

– Вывозились ли в «Межигорье» какие-то экспонаты из коллекции вашего музея?

– Причем здесь коллекция нашего музея? Естественно, нет. Просто в обществе иногда любят посудачить, посмаковать сплетни, даже в СМИ. И поиск сокровищ в коллекциях бывших правителей на самом деле выглядит глупо, хоть и кажется на первый взгляд жареным фактом. На самом деле – это я вам как специалист говорю – это не имеет под собой никаких оснований.

Поясню, в чем тут загвоздка. Действительно, всем известно, что в советский период из многих наших музеев изымались какие-то экспонаты. Если сказать точнее, не изымались, а так: на музеи оказывали сильнейшее административное давление и добровольно-принудительно заставляли передавать экспонаты для украшения различных государственных администраций. Тем не менее, все было оформлено почти законно – экспонаты выдавали и принимали по акту. Наш музей – не исключение, такое тоже было. К примеру, некоторые картины из нашего музея долгое время хранилась в Мариинском дворце. А когда его закрыли на ремонт, эти экспонаты мы забрали. Как по акту отдали, так по акту и забрали.

А пока коллекция была там, мы договаривались с администрацией дворца – и каждый год я и наш главный хранитель в сопровождении реставратора приходили туда, проверяли, во-первых, само наличие произведений искусства, а во-вторых, их сохранность. Потом составляли об этом соответствующий акт, и все эти документы у нас есть. Если с какой-то вещью что-то было не так, просили вернуть ее нам для реставрации. Иногда просто делали какие-то замечания по поводу их хранения. Например, как-то мы обнаружили, что одна из этих вещей висит слишком близко к кондиционеру. К слову, в Мариинском дворце были, в основном, копии картин – настоящих шедевров там не было. Но в любом случае мы сделали замечание, и эту картину перевесили, мы потом проверяли.

– А в других учреждениях были ваши работы?

– Несколько было и в Доме с химерами. Но они были переданы не администрации Дома с химерами, а Историческому музею, который организовал в исторических интерьерах Дома с химерами временную выставку работ из других музеев. Так что за сохранность работ отвечал именно Исторический музей – об этом был заключен договор по всем правилам, которые есть в общении между музеями. Но каждый год, как и в случае с Мариинским дворцом, мы приходили туда с комиссией. Проверяли наличие наших работ, состояние их сохранности. Более того, как только услышали, что там на крыше в дни Майдана располагались снайперы, немедленно написали письмо в администрацию Дома с химерами и потребовали наши работы обратно. Их вернули в целости и сохранности, о чем мы сразу же рассказали на пресс-конференции, показав – уже в залах нашего музея – все графические и живописные работы, которые на самом деле были не лучшего качества. С тех пор они благополучно хранятся в наших фондах.

– Что значит «не лучшего качества»?

– Дело в том, что обычно мы отдавали (к счастью, администрации подобных учреждений мало смыслят в живописи) так называемые произведения второго сорта, которые есть в фондах нашего музея. Они не настолько существенны, чтобы их постоянно показывать в нашей экспозиции, хотя могут участвовать в тех или других выставках. К примеру, мы планируем выставку, которая будет называться «Фальшак».

– Это работы, которые похожи на оригинал?

– Нет, не совсем так. Есть такое понятие – «честная копия», а есть и фальшивая работа. Фальшивые работы – это те, которые заведомо подписаны именем автора, который их не создавал. Например в рамках такой выставки мы можем эти работы когда-нибудь и показать.

– Вы хотите сказать, что с 2004 года ни одна работа из вашей коллекции не пропала и коллекция не уменьшилась ни на одну вещь?

– Из нашей коллекции ничего никогда не пропадало. Однако, насколько мне известно, у хранителя Национального художественного музея были какие-то претензии – вроде как из администрации президента Януковича в нескольких случаях возвращались вместо оригиналов копии. Поэтому в «Межигорье», когда осматривали картины, мы специально проводили такую исследовательскую работу.

– На подлинность?

– Нет, не на подлинность – искали музейные номера. И те работы, которые были подменены, но ни одной такой не нашли. У Януковича не было ни одной такой работы, ни из одного музея страны. Все, что у него было, либо куплено в частном порядке, либо подарено ему. Но вкус Януковича оставляет желать лучшего: картины, которые там были, – лучшее тому подтверждение.

– А есть возможность посмотреть списки инвентаризации вашего музея? Проверить, не изменилось ли количество работ в музее с годами?

– Это инвентарная книга, в которой может разобраться только специалист. На самом деле якобы факты о том, что из музеев что-то пропадает, – не более чем россказни для обывателя. Знаете ли вы, что у нас в музеях нашей страны до сих пор действует старая советская инструкция учета и хранения, потому что наше Министерство культуры за все годы независимости новую инструкцию не написало? А что такое социализм? Это прежде всего учет и контроль. И старая советская инструкция, которой мы пользуемся, на самом деле классная: что-либо изъять из музея практически невозможно. Ведется инвентарная книга, туда все – под своим номером – записывается по порядку. Листы в этой книге прошиты, чернила старые, записи ведутся с послевоенного времени. Если какое-то произведение выбывает из музея (у нас такого не было ни разу, но давайте представим, что что-то сильно повреждено или даже уничтожено), тогда оно вычеркивается красными чернилами. Запись эту делать лично главный хранитель. И эту книгу, которая является нашим основным документом, нельзя отснять – на руки она не выдается никому.

Фиксируются и все внутренние передвижения экспонатов: с выставки на выставку. Такая внутримузейная документация тоже ведется очень строго. Более того, я много лет храню всю живопись музея, но если кто-то из моих сотрудников хочет что-то взять в свой фонд (к примеру, изучить какую-то работу), создается внутренний музейный акт, по которому я передаю это на временное хранение для изучения. Или, например, реставрация картины: уходит – создается внутренний музейный акт, по которому я передаю эту работу на реставрацию. Когда возвращается – тоже производится соответствующая запись. В нашем музее уже много лет действует электронная система учета. И в ней идеальный порядок.

К этой документации, насколько мне известно, хоть я и не главный хранитель, посторонние допускаются только по разрешению Министерства культуры.  Если необходимо провести какое-либо исследование. Если же вдруг понадобится отыскать какое-либо произведение (а они все находятся в наших фондах, которые на разбросаны по всему музею), из всех двух тысяч картин разного размера я в течение пятнадцати минут найду ту, которая нужна.

– И работу может посмотреть каждый?

– По запросу, да. Но если говорить о каждом, кому вдруг вздумается что-либо увидеть, то чем бы я занималась, если бы по просьбе всех подряд бросала свою колоссальную работу и бежала бы искать это произведение?! Но если, повторяю, в этом будет необходимость, это можно сделать в течение четверти часа.

– Елена, общество стремительно меняется, приоритеты сейчас другие – не такие, как были еще 10–20 лет назад. Как, по-вашему, люди относятся к музеям сегодня?

– На самом деле все, что касается музеев, у нас в медиа освещается крайне непрофессионально и неинтересно. Более того, только с точки зрения «где и что похитили» или «какие злобные и вороватые люди работают в музеях…»

– А почему украинцы так думают? Должны быть предпосылки…

– Образ музейщиков сейчас крайне непривлекательный – из-за того что музеи чаще всего упоминаются в криминальной хронике. О том, что у музея есть проблемы с хранением коллекций, что они не связаны ни с какими хищениями, злоупотреблениями или продажами, не рассказывают. А связано это с нашей бедностью: во всем мире хранилища экспозиций в музейных учреждениях оборудованы специальными климат-системами. У нас такой системы нет ни в одном музее страны. К примеру, главная проблема Музея Ханенко в том, что не созданы современные, стандартизированные во всем цивилизованном мире условия хранения. На самом деле в музее, как на атомной станции, должна поддерживаться постоянная температура, влажность и соответствующий световой режим. А чтобы это обеспечить, надобно дорогостоящее оборудование. Но поверьте, оно в любом случае стоит намного меньше, нежели коллекция, которая хранится в нашем музее.

Когда картины находятся в хранилищах в несоответствующих условиях, мы их потихоньку теряем. Кстати, удивительный факт, я многие годы писала заявки о том, что нужны стеллажи в фонд. Никогда наше управление культуры эти заявки не проплачивало, и только в этом году – впервые (а я в музее работаю 33 года) нам дали столько денег, сколько попросили, – и мы приобрели стеллажи. И картины на них уже поставили. Но это не снимает главной проблемы – музей все так же нуждается в системе климатического контроля, ведь картины – национальное достояние – гибнут без всяких воров и злоупотреблений, понимаете? Но это происходит тихо. Это не сенсация, не жареные факты, об этом никто никогда не говорит.

Чтобы в современных условиях фонды не были оборудованы системой климат-контроля, этот нонсенс. Я как член нескольких западных научных сообществ бывала в десятках хранилищ разных музеев по всей Европе. Нигде нет таких чудовищных условий, как у нас. Это, конечно, сказывается постоянное, многолетнее недофинансирование музеев и неправильная политика Министерства культуры. Поскольку у нас еще существует то, что называется нашим культурным наследием. Это то, что не может зарабатывать деньги по своему определению. Но такова мировая практика: ни один европейский классический музей деньги не зарабатывает. Это дотируемые учреждения.

Например, когда у нас была выставка с громким названием «Народная реставрация», мы показали там наши покалеченные произведения. Первый раз в жизни ничего не «марафетили», не отдавали в реставрацию. Обычно на выставках зритель видит идеальные произведения. Каждой выставке предшествует, так называемая, «предэкспозиционная» реставрация. В этот же раз решили шокировать зрителя – и продемонстрировали работы с дырами, к примеру, показали античный кратер, который был скреплен еще в довоенные годы на пластилин, и так далее.

То есть все эти вещи могут тихо погибать и сами по себе, а не потому, что их кто-то крадет или их кому-то передают. Я вас уверяю, с нашими зарплатами в музеях остаются работать только абсолютные фанатики своего дела. С помощью выставки «Народная реставрация» мы попытались собрать деньги на это благородное дело.  Но в итоге собрали всего 30 тысяч – этого не хватило даже на реставрацию нашего кратера. И при этом мы понимаем, что не должны просить у нашего народа, который и так все время что-то куда-то сдает, кого-то спасает, кому-то помогает. Это то, чем должно заниматься государство.

– В какую сумму вы могли бы оценить коллекцию музея?

– На вопросы о стоимости картин я никогда не отвечаю, они, скажем так, некорректные. Не потому, что произведение искусства бесценное. Все они имеют конкретную цену, но их ценность несоизмерима с их стоимостью. Поясню так: если мы оцениваем автомобиль и говорим, сколько он стоит, это значит, что получив деньги, мы сможем сделать другой такой же автомобиль. Но если мы утратим произведение искусства и получим эту сумму, в которое оно якобы оценивается, все равно вернуть его уже не сможем. Общество должно понимать, что картины бесценны, потому что уникальны. А цена… В этом году они могут стоить столько, а через год – уже в три раза больше.

Если же говорить о стоимости, то для музейщиков существует только страховочная стоимость. Мы ее определяем только в том случае, если везем что-то куда-то на выставку и оцениваем ущерб. Причем эта страховочная стоимость во много раз выше, нежели рыночная. Мы же не аукцион, чтобы что-то выставлять на продажу, – мы музей, и хотим, чтобы в нем все всегда сохранялось.

О стоимости картин я никогда ничего не говорю еще и потому, что наши люди привыкли все измерять деньгами. Эту привычку помогли сформировать в том числе и журналисты, ведь гораздо сложнее написать о ценности вещи, чем о ее стоимости.