Нам запрещали надевать респираторы. Был привкус металла во рту. Воспоминания о катастрофе на ЧАЕС

Бывает ли судьба легкой? Пожалуй, нет. И эти люди пережили такое, о чем трудно вспоминать даже через треть века. В этом году исполняется 32 года с аварии на Чернобыльской АЭС. Люди, которые из окон собственной квартиры видели зарево над 4-м энергоблоком, люди, которые с первых минут видели, понимали, иногда пытались спасти других и становились героями. Собственно, героизм - это почти всегда цена халатности других.
Их героизм также в том, что, пережив аварию на ЧАЭС, понимая цену ошибки в атомной энергетике, они не спрятались, не отгородились, не закрыли глаза на все, а посвятили жизнь ядерной и радиационной безопасности Украины, да, пожалуй, не только Украины, но и мира, ведь радиация не знает границ. 

Сейчас они - работники Государственного научно-технического центра ядерной и радиационной безопасности и мы публикуем их воспоминания 32-летней давности.  

Строительство ЧАЭС: «Это было что-то невероятное!»
Как только мы приехали на станцию, ее строительство еще велось. Это было что-то невероятное. Строительная площадка разрыта, все в канавах, множество транспорта, бетоновозы. Словом - шло строительство по полной. Это был такой подъем! Я писала своим подругам: "Вы не представляете, вы там в Минске или в Бресте живете, по асфальту ходите, а я в джинсовом костюме и кирзовых сапогах". А потом, когда уже пустили блоки, все изменилось, городок наш, такой красивый, рос: строились дома, магазины, большой торговый центр только открыли. А природа какая! Река Припять, рядом лес, мы ягоды собирали, грибы возили просто целыми багажниками. Позже Четвертый энергоблок уже запустили и начали строить на острове Пятый и Шестой энергоблоки. Набирали людей на работу. У нас коллектив был очень хороший. Все сдружились, ходили в гости друг к другу, отмечали праздники вместе - писали стихи, песни пели под гитару, на Новый год переодевались, шли по квартирам ко всем сотрудникам, так что там того городка - лишь 5 километров всего. Хорошо очень было... и когда все это случилось, то очень переживали, надеялись все же, что вернемся, но, к сожалению, этого не произошло ...
Консультант информационно-технического отдела
Захарова Вера Ивановна

Природа и город: «Идеальное место для молодых семей»
Я все те хорошо места знаю, я очень лес люблю, грибы собирать люблю. Там такие живописные, очень красивые места. Когда-то, еще до аварии, мама разбудит нас в школу идти, и пока она завтрак готовит, я побегу и за полчаса несу грибов: наш дом был недалеко от леса. В конце огорода река текла - Уж. Пожалуй, и сейчас течет, только заилилась. На лугу она была большая, разливная, а у нас в конце огорода - небольшая.
Город наш был очень милый: проспекты были такие красивые, центр такой чистый, ухоженный, река рядом... город молодой и молодежный - средний возраст жителей - 28 лет. Очень мне там нравилось, хотя и жила я в общежитии. Не было еще собственного жилья, но на очередь всех ставили, ждали. Так как очень много было людей, то за один день или за год было невозможно получить жилье. Ну и я надеялась, думала, что где-то в 27-28 лет и у меня была бы там своя квартира. Живописный город был».
Начальник сектора учета необоротных активов запасов расчетов
Ириневич Тамара Петровна

А вообще город Припять - это было идеальное место для молодых семей с детьми. Все было продумано, много было кружков, секций. Было чем заняться после школы. Я тоже училась в детстве в музыкальной школе на виолончели, плавание любила. Это было мое любимое занятие. У нас был спортивный класс и мы занимались по особой программе - вставали в пять утра, шли на полшестого на тренировку. Затем 2-3 урока, далее - следующая тренировка, потом снова учились и шли на третью тренировку. Сейчас, когда своей дочери рассказываю, что у нас было по три тренировки в день и вставали мы в пять утра, она удивляется тому, что мы, дети, могли так много заниматься.
Старший научный сотрудник лаборатории анализа опыта эксплуатации и текущего уровня безопасности АЭС
Недбай Светлана Владимировна

ЧАЭС: «Мы все были - одна дружная компания»
Мы приехали с мужем в 1977 году перед пуском первого энергоблока, он работал в реакторном цехе, а меня взяли в электроцех, я только что закончила институт по специальности электросвязь. Сначала работала на АТС, а когда пустили Первый энергоблок, меня перевели очередным электромонтером средств связи на действующий энергоблок. В моей смене были такие известные люди, как Штейнберг Николай Александрович, Смышляев Александр Евгеньевич. Вообще мы все были - одна дружная компания.

Мы обслуживали разностороннюю связь, это была и мини-АТС координатная для администрации и оперативная связь - пульты у начальников изменения, директора, главного инженера, заместителей главного инженера, также у нас было промышленное телевидение - стояли камеры в тех помещениях, которые были в обслуживании и за оборудованием надо было следить, была громкая связь, линейная связь и СВЧ-связь на Киев. Затем я работала мастером, далее - старшим мастером. А через два года родила дочь Татьяну и только вышла из декрета в марте, как в апреле случилось это бедствие.
Консультант информационно-технического отдела
Захарова Вера Ивановна

Ночь 27 апреля 1986 года: «... словно тысячи прожекторов его освещали»
Так случилось, что нашего руководства связи не было той ночью дома, были на дачах в Буряковке. Мне позвонил дежурный и сказал, что не может найти начальника связи и попросил приехать, потому что на Четвертом блоке совсем нет связи. Я быстренько, это была час ночи, пришла в центр города на автобусную остановку. Там, несмотря на поздний час, было очень много людей, машин, автобусов. Все ехали на ЧАЭС. Все какие-то были растерянные, сказали, Четвертый блок закрыт, там были уже пожарные.

Начал действовать медпункт, оказывали помощь пострадавшим, скорые с мигалками всю ночь ездили... Словом, когда я приехала на Четвертый блок, нас уже никто не пускал, ничего там уже сделать не могли.

Мы спустились в Штаб гражданской обороны, получили йодные таблетки и в десять утра приехал уже наш начальник, а я поехала домой.
В первую ночь было видно пожар, тление, но на следующую ночь стояла зарево над этим энергоблоком, словно тысячи прожекторов его освещали. У нас еще окна выходили на него, поэтому видимость такая была, даже не описать, что это было за зрелище.
Консультант информационно-технического отдела
Захарова Вера Ивановна

Мне в то время было 13 лет. Я занималась плаванием, а в день аварии должна была ехать на соревнования в Бровары. В пять утра мы встретились на автостанции, но выезды из города уже были перекрыты, то есть мы не попали на автобус, пошли на речной вокзал, думали попробовать добраться до Броваров на «ракете», но не получилось, потому что Припять была перекрыта тоже.

Ночью, когда случилась авария, я не спала, собирала сумку и вдруг услышала взрыв такой силы, что задрожали стекла, и буквально за какое-то очень короткое время стали «скорые» ездить, пожарные, милиция. К утру дороги и город уже мыли дезактивационными машинами, ходили люди с дозиметрами, что-то замеряли. Мы как-то не понимали тогда масштабов аварии. Может, думали, выброс, какой-то незначительный. Как-то не чувствовалось такой беды...

Ну так, поскольку мы не поехали на соревнования, то пошли в школу. В школе нам давали уже таблетки йода, а между учениками распространялись слухи, что, мол, чей-то папа обмолвился, что произошла какая-то серьезная авария. Мой папа работал в турбинном цехе на ЧАЭС, но в то время, к счастью, был в отпуске, поэтому в первые дни не попал туда. Над городом уже летали вертолеты, говорят, тогда уже пытались сбрасывать песок на горящий реактор. Брат мой, на три года старше меня, вылезал на 16-этажку, чтобы посмотреть как горит реактор. Тогда все это казалось интересным, никто не понимал, что пришла беда ... Дети спокойно играли на улице, никаких предупреждений не было о том, что надо не открывать окна, сидеть дома.
Старший научный сотрудник лаборатории анализа опыта эксплуатации и текущего уровня безопасности АЭС
Недбай Светлана Владимировна

27 апреля 1986: «На станцию ​​уже дозвониться было нельзя, а то, что передавалось из уст в уста, было зловещее, страшное...»
Какая реакция была? Никто ничего не знал. Выбросы же были часто. Мы видели это все после того, как мыли улицы. Что ночью  ездят по улицам и поливают их моющим средством, вот и все... Так это значит уже что-то было.
Начальник сектора учета необоротных активов запасов расчетов
Ириневич Тамара Петровна

Авария произошла в конце апреля, с пятницы на субботу. В тот день мы планировали поездку в Киев в Печерскую лавру. Муж рано вышел из дома, но очень скоро вернулся, сказал, что из Припяти автобусы не выпускают и что-то случилось на ЧАЭС, подробно никто ничего объяснить не может, но велели всем идти домой. А состояние было такое... Вы знаете, просто какое-то неприятие всего, что случилось. Казалось, что чего-то страшного просто не может быть. И какой-то ступор. Погода была замечательная, летняя, а у нас маленькие дети 3 и 6 лет, дома сидеть не будешь.

Мы собрались с детьми, погуляли. В то время я работала в подсобном хозяйстве ЧАЭС инженер-теплотехник в тепличном комбинате, мы жили недалеко от тепличного комбината, сходили с детьми на экскурсию, как раз первый гектар ввели в эксплуатацию, показали им помидоры как растут зеленые. Затем, я приезжала туда в тепличный комбинат за документацией, помидоры красные уже лежали на солнце, но, к сожалению, все это было уже потерянным.

Погода была замечательная, людей так много гуляло, единственное - было видно, что ближе к центру ездили машины, поливали дороги, ходили по улицам дозиметристы, но никто никого не предупреждал о том, что гулять не стоит, лучше пойти домой. Мы на шестнадцатом этаже жили, из нашего окна был виден реактор, выходили как раз на ту сторону окна, балкон ... Что-то такое черное и зловещее было видно... А в то же время посмотришь немного левее - река, люди играют в волейбол, отдыхают...

Вечером, часов в одиннадцать, к нам постучали в дверь и принесли таблетки йода для всей семьи. А утром следующего дня было оповещение по местному радио, чтобы никто не волновался, никто не пытался никуда поехать, а ждали сообщение по радио в тринадцать часов. В час обед было сообщение о том, что будет эвакуация. Вот не помню, приняли они это слово или нет. Сказали, что в ближайшее время нас вывезут всех из города, и, возможно, будем находиться где-то в лесу, поэтому нужно взять с собой теплую одежду, документы и еду на трое суток.

Мол, будут подходить к каждому дому уполномоченные лица и направлять процесс эвакуации. Вскоре к нам пришли, муж как раз собирался на работу во вторую смену, он работал начальником цеха на ЧАЭС, мы попрощались. Знаете, было такое ощущение, будто на войну мужа провожаешь, потому что на станцию ​​уже дозвониться было нельзя, а то, что передавалось из уст в уста, было зловещее, страшное...
Научный сотрудник лаборатории анализа безопасности систем контроля, управления и диагностики
Лукашина Людмила Григорьевна

Эвакуация: «Мы вас не ждали, вы же не писали, не звонили...»
Когда началась эвакуация, мы выехали сначала в Черниговскую область. Моя подруга везла туда детей и мы решили, что тоже своих туда отвезем и оставим. Мы думали, что это все будет продолжаться несколько дней, а потом можно будет вернуться домой! Но когда узнали, что эвакуация надолго, муж забрал детей и увез нас в Беларуси к родителям. Мы приехали, а родители удивляются: «Мы вас не ждали, вы же не писали, не звонили...» А мы молчали, что что-то случилось. И они видели, что что-то не то: мы какие-то напуганные, невеселые, встревоженные. А потом отец включил «Голос Америки» или «Немецкую волну», выходит к нам и говорит: «Так это у вас такое случилось?» У нас же по радио и телевидению в первые дни молчали. А я говорю: «У нас, у нас..»
Консультант информационно-технического отдела
Захарова Вера Ивановна

Нас эвакуировали где-то около пяти часов в Иванковский район. Было очень страшно. Ходили разные слухи, что на реакторе были еще и еще взрывы... Нас поселили в частный дом к пожилой паре. Относились к нам очень тепло, с сочувствием. И я волновалась, что с мужем - неизвестно. Я оставляла детей, ездила в Иванков, чтобы хоть кого-то увидеть со станции, чтобы хоть что-то узнать. Так вот видела кого-то в белых одеждах со станции и спрашивала: «Знаете такого-то и такого?» Словом, поговорила с одним человеком, который сказал, что видел его, мол, не волнуйтесь.

И я написала записку и передавала им, что, возможно, пятого мая мы с детьми поедем к родителям в Курахово, написала, где мы находимся ... Но как раз в начале мая было принято решение о вахтенной работе и мой муж еще на пятнадцать дней оставался на ЧАЭС, но мы все-таки увиделись с ним перед отъездом. Мы были эвакуированы с одной семьей, женщина там работала на телеграфе, и она говорила, что когда там по телефону говорили об аварии, то разговор глушили и моментально прерывали. Как было сообщить родителям, чтобы не волновались? Я позвонила им перед отъездом и просто сказала, что у нас все хорошо, поздравила с Первомаем. Сказала, чтобы только услышали мой голос.
Научный сотрудник лаборатории анализа безопасности систем контроля, управления и диагностики
Лукашина Людмила Григорьевна

В субботу я была дежурная, из окна нам было видно и огонь, и все, что происходило, но никто нам ничего не говорил. День мы отработали, на второй день началась эвакуация, и я поехала к себе домой, в деревню. Я выезжала отдельной машиной, ведь работала тогда в новооткрытом торговом центре, и мы еще формировали сухие пайки для людей. Туда входили консервы, молоко сгущенное, какая-то колбаса. Раздавали тем, кто командированные были, и местным. Но я пайки не раздавала, только формировала. Что касается эвакуации, то напарница моя, которая в комнате со мной жила, говорила, что видела, как стояли в ряд очень много автобусов и грузили всех женщин с детьми, бывало что и семьи, но в основном мужчины оставались. Я приехала домой ночью, мама моя очень переживала, отчитала ... но тогда не думалось об этом. Надо остаться - значит надо.
Начальник сектора учета необоротных активов запасов расчетов
Ириневич Тамара Петровна

Киев: «Стойки радиоактивного контроля захлебывались, улавливали излучение».
Двадцать девятого или тридцатого числа ехали на работу несмотря на исследовательский реактор, то уже там стойки радиоактивного контроля захлебывались, улавливали излучения.
Привезли людей из Припяти, трудно уже вспомнить, с какой целью, на санобработку или для чего, и тогда тоже сразу сильно сработали стойки, такой у них грязную одежду было. А тридцатого числа стойки просто отключили, потому что они звенели уже сами по себе. В Киеве в течение нескольких часов была очень плохая ситуация... Я приказал своим закрыть все форточки и никуда не ходить.

Сыну тогда 9 лет было. Учительница заставила детей мыть окна, я как узнал, пришел, сказал срочно закрыть окна, она говорит: «Что вы панику сеете» А я говорю: «Срочно! Потому у вас будут большие неприятности ». Предупредили детей, родителей, чтобы все сидели дома. Никто ничего не афишировал, говорили, что не надо никому ничего сообщать, но мы никого не слушали, а делали то, что должны были делать.

Самочувствие нормальное было. Дозы не такие большие, это не те дозы, которые получали пожарные, или те, кто непосредственно контактировал с кусочками топлива, а защиты никакой не было, там сотнями миллирентген меряется. Пожар был, все горело. Что с этим делать? С тем, что горит, значит аэродинамическая труба, выбросы идут в атмосферу ... Долго не могли пожар погасить, потому что туда около трудно было подойти из-за радиации.

Ведущий научный сотрудник лаборатории нейтронно-физических расчетов и переходных и аварийных режимов реакторных установок
Халимончук Владимир Адамович;

Начальник лаборатории нейтронно-физических расчетов и переходных и аварийных режимов реакторных установок
Кучин Александр Викторович

Ликвидация: «... на утро он умер, а я в течение трех дней просто лежала на полу ничком»
Потом у нас в районе организовали в Полесском штаб нашей организации (ОРС при управлении строительства АЭС), я поехала туда с намерением рассчитаться, но по просьбе коллег осталась, и работала бухгалтером. Рассчитывала всех командированных по ликвидации аварии на ЧАЭС. И в то же время два-три раза в неделю мы ездили, чтобы вывезти из Припяти документы для отчетов, на ликвидацию продуктов питания, чтобы знать, какие именно убытки понесла организация.

Однажды, это было уже в июне, мы поехали в наш крупный торговый центр за документами, с нами обязательно ездил дозиметрист, и, видимо, тогда мы получили слишком большую дозу облучения, так как наутро он умер, а я три дня просто лежала на полу ничком. Скорая приезжала, что-то мне кололи, а я снова и снова без памяти сползала на пол и ничего не помнила...
Начальник сектора учета необоротных активов запасов расчетов
Ириневич Тамара Петровна

...Я был связистом, кадровым военным, наша задача заключалась в организации связи. Чуть позже приехали тыловые части, банно-прачечные комбинаты, склады продовольствия и одежды. И мы тоже для них обеспечивали связь. Сначала мы были там в течение семи дней... А потом я туда поехал уже первого июля и был до первого августа в районе Чернобыля дежурным по связи Второго сектора. Тогда военные разбились по связи на три сектора.

Первый сектор - Белорусский округ, второй - Макеевский, третий - сектор ставки Западного правления во главе с командующим Герасимовым. Его уже нет... Мы стояли в районе Дитяток и Николаевки. В Дитятках стояли наши основные силы, туда приехала Харьковская бригада химзащиты из Днепропетровска, много было молодых резервистов. Они мылись у нас, кое-кто в Полесское ездил, переодевались. Кто там по пятнадцать минут был, кто дольше ... Кому как приходилось.

Мы как раз туда приехали, не было даже дозиметров. Потом уже стали нам давать средства проверки - похожие на ручки, какие-то бумажки, а потом и лаборатории были... Первого мая, когда в Киеве был парад, то местных вывозили из-под Чернобыля. И те милиционеры, которые стояли на блокпостах и ​​водители, которые вывозили людей, их уже практически никого нет, они слишком большую дозу облучения получили... Ну, нам тоже перепало немного.

Страшно не было, потому что никто ничего не знал. Никто ничего же не видел. Наоборот, был какой-то подъем такой, то ли от радиации, то ли от чего... И был какой-то привкус железа будто во рту. И то он был как-то не всегда, и не мешал он, этот привкус. У нас рядом был вертолетная площадка. Командование туда-сюда летало... И все время поднималась пыль. Если бы знали и понимали, чем это закончится, то, может, другое отношение было. А так - чего его бояться - не болит же ничего, нормально все, здоров...

Государство тогда быстро так сориентировалось. Помогли все. Трудоустроили, жильем обеспечили. Материально тоже. Но вот здоровье... Те села, на которые ветер тогда дул, вымирали улицам. У нас в Гостомеле как раз из Полесского выселены ... Там на сегодняшний день тех, кого выселили, практически уже никого нет. Только их дети. Может, человек с десяток на всю улицу... Онкология.
Заведующий хозяйством ГНТЦ ЯРБ, Белинский Анатолий Владимирович

«Нам запретили надевать респираторы, чтобы не пугать людей»
Когда мы поехали на Чернобыльскую станцию ​​примерно одиннадцатого мая. Пришли на работу в Институт ядерных испытаний, нас позвал директор Вишневский и сказал, что надо поехать на АЭС, там, вероятно, потребуется помощь выездной комиссии. И что удивило когда ехали: у нас с собой был прибор для измерения уровня ионизирующего излучения, и когда проезжали "миксеры-бетоновозы" со стороны Чернобыля, то сразу у нас прибор зашкаливал и мы понимали, что что-то случилось невероятное.

Уже в Иванков как ехали, то видели, что мощность дозы была повышена по сравнению с обычной ситуацией. И как бетоновоз проезжал стрелка раз - вжух! Он проезжает - и обратно... А когда Иванков проехали, стрелка сразу в том диапазоне, в котором мы мерили, начала зашкаливать и мы переключили на другой диапазон.

И когда слышишь разговоры о том, что авария на ЧАЭС была сделана специально - неправда. Сколько там тогда было людей! Очень много людей было. Переживания об аварии были у всех, независимо от национальности или чина. Однако складывалось впечатление, что никто не знал, что делать, такая атмосфера гнетущая была... В тот день мы сразу вернулись назад, потому что в комиссии сказали, что наша помощь пока не нужна. И мы занялись своей работой - разработкой трехмерных программ для расчета реактора РБМК.

У нас уже были какие-то наработки и по стационарным, и по переходным программам и их можно было использовать для исследования причин аварии, и тогда нас привлекли для выполнения работ в Москве в Госатомнадзоре. И мы туда прилетали. Была такая работа, что утром сидели в институте, составляли данные, надо посчитать, машин для расчетов не было, нам предоставляли машину в Институте исследований на площади Леси Украинки, ехали туда, ночью считали, машина была полностью в нашем распоряжении. Ту машину нельзя сравнить с этими компьютерами, которыми мы сейчас пользуемся, она была в сотни раз мощнее.

Всех пользователей просили уйти, оставались только нас двое-трое и выполняли расчеты по тому, что сказали в Москве члены комиссии по расследованию причин аварии на ЧАЭС. Ночью считали, а утром приезжает наш начальник отдела Токаревский, сзади в авто свернулась калачиком и спит его жена, мы едем в Борисполь, откуда отправлялся спецрейс ЯК-40, и мы по этому спецрейса летали в Москву, а жена отгоняла машину. В Москве - совещание, далее - в Курчатовский институт к коллегам, с которыми мы долго работали раньше и обратно, домой. Однажды чуть не арестовали. Я передавал пропуск, согнулся за ним, а стойка была радиометрическая, и сработала. Мне посоветовали сменить куртку. В таком режиме работали две недели, а дальше уже наша работа заключалась в воплощении разработанных нами программ по расчетам загрузки повторного пуска энергоблоков: Первого, Второго, Третьего. Нужно было выполнять расчеты по оценке мер, насколько они повышают безопасность. Затем на реакторе был еще такой негативный эффект реактивности - обезвоживание - вода шла с активной зоны, реактор переходил в состояние, когда становился очень-очень сверхкритичным.

Какие впечатления чисто такие человеческие?.. Очень много было молодых ребят в возрасте по 18-19 лет и находились они в зоне сильного радиационного излучения, мы это видели, когда работали в вычислительном центре, который находился между Третьим и Четвертым блоками. Там где было около 4 миллирентген в час. Чтобы вы понимали что это такое, - это в тысячу раз больше нормы!

Там пруд-охладитель есть, то загрязнения в нем было 10-8 Кюри на литр (Ки / л), а может, и выше. То есть у нас считалось в ядерных исследованиях - это радиоактивные отходы, а там ...

Далее мы участвовали в расчетных обоснованиях непосредственно на станции. Жили в Чернобыле в отеле на улице Богдана Хмельницкого и работали в Институте ядерных исследований. Ежедневно ездили в Чернобыль, в Припять ездили. И, надо сказать, ездили четко определенному маршруту, не уклоняясь в сторону. Там путь был, где меньше было загрязнения, вот по нему и ехали. На въезде в Припять слева был рыжий лес - радиация убила все живое, его все спилили и захоронили.

Еще помню, нам с товарищем из Курчатовского института надо было попасть в Пятый блок, там уже корпуса уже стояли и надо было перейти через железнодорожный мост на остров тот, где водохранилище. Смотрим - рыбак сидит и ловит рыбу. Мы остановились - как раз клевало. Вот такого леща поймал! Вытащил, взял за голову, посмотрел, снял с крючка и снова бросил в воду. Чисто ради того, чтобы извлечь рыбу, сидел человек...

Что еще рассказать? Жили в гостинице, то был частный домик на один или два этажа, вокруг - сад, а в саду такие яблоки хорошие. И мы их ели. Середину только вырезали. О мерах защиты, когда ехали - просто переодевались в другую одежду. Это на станции, а в Чернобыле - нет. Медикаментов никаких не принимали. Я еще, когда это все случилось, сразу и детям дал по несколько капелек йода на воду, чтобы выпили несколько раз. Это известный факт, что щитовидная железа накапливает йод, то это мероприятие - чтобы она не набирала радиоактивного йода, который после аварии был.

Ведущий научный сотрудник лаборатории нейтронно-физических расчетов и переходных и аварийных режимов реакторных установок
Халимончук Владимир Адамович;

Начальник лаборатории нейтронно-физических расчетов и переходных и аварийных режимов реакторных установок
Кучин Александр Викторович

Я по специальности - математик, и в 1979 году меня пригласили в Институт ядерных исследований. Работал я в отделе безопасности АЭС, в этом отделе была лаборатория радиоэкологии. Я там занимался радиопрограммированием, а потом меня начали подключать уже к другим задачам. Руководителем лаборатории был известный в то время Виталий Константинович Чумак.

Мы занимались тем, что готовились к возможной будущей аварии на АЭС. Наша лаборатория сеяла в районе АЭС разные огороды, где выращивали овощи и поливали их водой из первого контура, также мы изучали рыбу, которая водилась в охлаждающем пруду. В течение 5 лет мы составляли математические модели и считали коэффициенты перехода. Так получилось, что мы, собственно говоря, готовились к аварии на ЧАЭС.

Надо сказать, что до этого у нас было еще две аварии, в исследовании которых участвовала наша лаборатория. Первая - на РАЭС, то в 1981, то ли в 1982 году, я уже точно и не вспомню, это была как раз проектная авария, которая заключалась в отрыве крышки коллектора парогенератора с потерей первого контура, и вторая авария - на Первом блоке ЧАЭС, когда «выстрелила» сборник, в результате чего произошел довольно серьезный выброс радионуклидов в окружающую среду. Его сразу же засекретили везде, где только можно.

Но мы все же поехали на место, собрали песок с детских площадок, и в этих пробах обнаружили осколки топлива. Хотя все делалось тайно, кто-то где-то все-таки проговорился, с Чумаком провели «беседу». Мы понимали, что реактор четвертого энергоблока достаточно непредсказуем. Но того, что случилось в апреле 1986 года, и представить себе не могли.

Вечером 26 апреля, это была пятница, все наши сотрудники пошли домой, моя жена с тещей поехали в Ленинград на свадьбу к родственникам, я был один с двумя детьми дома, и мне вечером позвонила одна моя знакомая и спросила, не знаю ли я , что случилось на ЧАЭС. Она дружила с милиционером и его экстренно вызвали в Чернобыль. Я ее успокоил: «Не волнуйся, ничего там плохого случиться не могло». Я набрал Чумака, и он сказал, чтобы в субботу утром выйти на работу, мол, будем разбираться. Когда на следующее утро приехал на работу, оказалось, что Чумак уже пытался добраться до ЧАЭС, но в районе Иванкова его завернули. И когда он приехал на работу, - а у нас же лаборатория, стояли стойки радиационного контроля, - то они начали звенеть. Все поняли, что случилось что-то очень плохое. Напряжение было невероятное, но мы ничего не могли сделать, поэтому нас отпустили до понедельника домой.

В понедельник стойки уже отключили: они звенели сами по себе. Я посмотрел на мощность дозы. Цифры доходили уже до миллирентген.
Помню, что я, посмотрев на все это, понял, что надо блокировать щитовидную железу.

Поехал в детский сад к дочери, велел воспитателям немедленно закрыть все окна, забрал ребенка из садика, обзвонил всех друзей и знакомых, сказал, что дела плохи, посоветовал делать ингаляции с йодом: в сосуд наливать воду с йодом, ставить на плиту и  кипятить, хотя нам сказали молчать и никому ничего не говорить, но все равно меня это не остановило: до 1 мая всех моих знакомых мне удалось «выгнать» из Киева. 28 числа вернулись жена с тещей из Ленинграда, и я сразу отослал их к матери.

Начальник отдела радиационной защиты
Богорад Владимир Иванович
  Я в то время работал в Институте ядерных исследований. Киеву еще, можно сказать, повезло, потому что в первые дни ветер не дул в сторону Киева, но через несколько дней он изменился и радионуклиды понесло и на столицу.

И еще почему мы понимали, что что-то происходит не очень хорошее, потому что когда некоторые сотрудники проходили мимо стойки радиационного контроля у нас в Институте, они звенели. Как оказалось, для эвакуации людей из Припяти в Киев брали обычные городские автобусы, и когда их, эти автобусы, возвращали назад, они были грязные. Села где-то человек после эвакуированного из Припяти на сиденье, от устойчивая затем и звенит.

Затем несколько раз к нам возили в Институт этих эвакуированных, решили проверить, насколько они загрязнены. И вот как они шли по территории Института, там, где они шли оставался просто след... Места эти сначала просто мелом обрисовывали, чтобы мы туда не становились, а потом к этому все привыкли, а уже где-то в начале мая - в конце апреля наши стойки уже сами по себе звенели, и их взяли исключили и все.

Первое что чувствовалось - йод. Горло у всех жгло, потому что радиоактивный йод оседал на щитовидной железе. Я работал в отделе ядерной спектроскопии, у нас были соответствующие приборы и знания, поэтому нас подключили к пробоотбору и измерению проб. Мы ездили в «зону», отбирали пробы, а потом у себя в лаборатории их измеряли.

Ведущий научный сотрудник лаборатории безопасного обращения с радиоактивными отходами
Борозенец Григорий Петрович

30 числа мы выехали в Чернобыль, у нас было предписание собрать пробы продуктов питания, чтобы понять, насколько то, что случилось, опасно для людей. Сначала это казалось даже интересным, но когда едешь туда, а у нас с собой был только ГП-5, и видишь, как растет мощность дозы при подъезде к Чернобылю, и видишь, как растут эти миллирентген: уже и 10, и 20 и 150 миллирентген...

А нам запретили надевать респираторы, чтобы не пугать людей. В машине мы ехали в респираторах, а при въезде в села снимали их и делали вид, что все нормально. Люди несли яйца, молоко, все гудели, шумели, поскольку все понимали, что что-то происходит, а что - никто не знал подробно. Солдаты везде ходят, никто никого никуда не выпускает, но все на улице, раскрасневшиеся, горячие - тогда же жарко было. И везде нам: «Молочка попейте, молочка попейте», а мы не можем...

Хотя иногда приходилось и попивать, так как сразу: «Не пьете, то больше знаете, чем мы». Однажды подошел ко мне человек и говорит: «Вот скажите мне, ребята, было сегодня« 120 », или нет?» - «Чего 120, дедушка?» - «А я не знаю чего. Но сегодня были солдаты и сказали, что у нас «120». Вот вы скажите, было сегодня «120», или нет? ». А это - «120 миллирентген в час». И это далековато еще от блока! ..
Затем мы поехали в направлении Янова и когда проезжали мимо блок, я уже не помню, какая там мощность дозы была, но если бы машина бы в том месте заглохла, мы бы там и остались навсегда. Доехали до Янова, взяли пробы, объездили всю зону отчуждения, везде стояли ограждения, БТРы, солдатики бегали кто в чем, можете мне поверить ...

 И когда мы приехали, в реакторе дезактивация полная, и все на измерение, все спектрометры зашкаливают, ничего померить нельзя, - йод «забивает» все. А когда проезжали мимо блок, его видно не было - стояла просто паровая облако. А в Припяти еще люди. А в деревнях везде люди. А 1 мая демонстрация - с велосипедным пробегом...

И тогда кто-то подал идею, что для того, чтобы пыль не поднялась, надо все поливать. Им нужен был дозиметрист, меня назначили дозиметристом. Взяли «кукурузник», который поливает поля, меня посадили в «кукурузник», я сидел на приставной стулья с дозиметром, наняли летчика, летчик тоже нервничал, бардак полный... Мы летали, я с дозиметром смотрел, куда не лететь, где доза «растет». Разворачивались и поливали ... Ну это было, как говорят, что мертвому припарка.

А тогда в Киеве началась паника. Это было страшное, как во время войны: люди рвались в поезда, билетов нет. Где-то к числу 10-му Киев опустел. Так все лето прошло в разных комиссиях по ликвидации последствий аварии, потом меня с Марком Железняком включили в комиссию по защите Днепра. Надо было думать, что делать с Днепром, потому что радионуклиды могли смыться, а потом попасть по каскаду в Днепровские воды. И расчеты показали, что в то время реактор был уже в таком состоянии, что ничего особенного не случится.
Все, конечно, тогда получили дозу... К осени, и, практически весь год, мы занимались отслеживанием зоны отчуждения. Но это уже было не так страшно.
Начальник отдела радиационной защиты
Богорад Владимир Иванович

Какая-то создавалась имитация работы бурной, постоянно заседала правительственная группа, принимали решения, иногда глупые. Но люди просто искали выход из ситуации. Ничего же такого подобного раньше не было. Кто-то хотел сделать полезное... Не знаю. Главное -информации не было. Если бы была информация, конечно, меньше бы и потерь, и всего... А так... Многие люди со временем все же погибли. Я знаю нескольких людей, которые умерли. Со временем оно немножко в землю ушло, где-то корнями проросли, смылось водой... А тогда же оно все было в воздухе. Защита, может, немножко лучше была бы у тех, кто на самом блоке, а так - марлевая повязка и все.

И люди не понимали, зачем она. Радиация ведь не печет, она не кислая, Не горькая, многие носили эту повязку под подбородком, дышали загрязненным воздухом, и фактически горячими частицами - это кусочки топлива. Активность большая - альфа-частица же тяжелая и просто останавливается при малейшем препятствии и всю энергию отдает, а это приводит сразу к онкологии, поражаются легкие, желудок... Не знали этого люди. Чтобы хоть немного сделать пылезащиту в самом Чернобыле, постоянно поливали центральные улицы поливочной машиной, и все.
Ведущий научный сотрудник лаборатории безопасного обращения с радиоактивными отходами
Борозенец Григорий Петрович

Ошибки имеют свойство повторяться, как только о них забывают. О Чернобыльской трагедии мало вспоминать только один раз в год, о ней надо знать, нужно рассказывать детям, нужно сделать все от нас зависящее, чтобы это никогда больше не повторилось.

Читайте АСН в Google News